Время можно представлять по-разному. Если мерить его не годами, не книгами и не «количеством женщин», а, скажем, поколениями, хорошо видно, как поднимается — медленно, будто солнце запоздалой весны — одно знамя, а другое повисает никому не нужной тряпкой, держится, держится… а потом неотвратимо падает. И если ты не стал каким-нибудь отшельником, святым, безмолвным и безгрешным, то хотя бы раз в жизни услышишь над головой шелест знамен. Хочешь ты стоять под ними или нет, они сами отыщут тебя и окрасят в определенные цвета. Может быть, ты безнадежно опоздал, может, пришел раньше срока, а возможно, угадал родиться в самый раз… Выбор невелик: ты всегда оказываешься либо среди тех, кому досталась весна, либо среди тех, кому суждена осень. Потому что июль короток, и никакие знамена не задерживаются в нем надолго. Зато, опоздав к собственному марту, ты все еще не потерял шанс, будучи в годах, пережить чужую весну как собственную, прийти к тем, кому она принадлежит по праву рождения, и получить в постный коктейль умирающей мечты каплю светлого рома: «Ты жив, старик. Ты наш».
Эту статью я представляю на суд читателей как материал для полемики, заведомо провокационный, заостренный для того, чтобы вызвать дискуссию.
В фантастике существует такое понятие как «волна». Сложно дать ему точное определение, но интуитивно не столь уж сложно разделить, скажем, представителей третьей «волны» и четвертой. «Волны» эти отнюдь не равнозначны поколениям или, как их сейчас называют, генерациям. Каждое поколение приносит в литературу определенные идеалы, наполнявшие смыслом молодость многих людей, их любимые темы, их любимый стиль. И в литературе власть поколения, а значит, доминирование его идеалов, тем, стиля всегда запаздывает по отношению к самой жизни. «Стеклянный лабиринт» 70-х приходит в литературу не раньше 80-х. Пестрый театр королевства Арка-нарского лишь самую малость опережает 1964-й… Новые знамена медленно сменяют прежние, а за ними уже теряют терпение очередные претенденты. Так вот, на протяжении последних четырех-пяти лет, примерно с 1996–1998 годов, в российской фантастике медленно происходит смена знамен.
Во второй половине 1980-х тон задавала генерация, на штандартах которой были начертаны два слова: этика и наука. Причем наука, т. е. взгляд на мир, основанный на химии, физике и биологии, играла роль второй скрипки. Действительность просто обязана была представляться «твердой», детерминированной законами бытия, поскольку ни ортодоксальная вера, ни оккультизм, ни какое-нибудь «тайное знание» каждый четверг по цене «десятка-за-участие-в-собрании» еще не способны были всерьез поколебать массовое сознание, составить конкуренцию среднему образованию с его естественнонаучным стержнем Кроме того, абсолютное господство научной фантастики почти не оставляло выбора. Либо так, либо детские сказки… Иными словами, научное мировидение играло роль второй строки на знаменах целого поколения, было всеобъемлющей питательной средой для фантастов.
Буйное цветение фэнтези в 90-х потеснило науку, но на ее место поставлена была отнюдь не вера в магию.
На смену пришел эзотеризм и представление о реальности, как о чем-то текучем, бесформенном. Наиболее яркий представитель — Виктор Пелевин, буквально популяризировавший некоторые эзотерические концепты и фактически воссоздавший жанр эзотерического романа. Ощутимо эзотеричны тексты Г. Л. Олди. А для тех, кто не счел для себя возможным оставлять прежнее мировидение, оставалась борьба с эзотеризмом, не предполагавшая какой-либо альтернативы.
Другое дело — этика. В 80-х она слегка мимикрировала в фантастической литературе под «социальные проблемы», а в 90-х и эта прозрачная вуалетка оказалась не нужна. Напротив, накал этических страстей в литературе забивал даже эзотерику. Для первой половины 90-х вопросы «Кто виноват?» и «Как нам после этого жить?» занимали десятки миллионов людей. Великое брожение умов требовало от фантастики отвечать на эти вопросы, освещать каждый возможный нюанс и даже, если угодно, «бежать впереди волны». Этическому вектору наша фантастика обязана многим замечательным произведениям. «Этики» составили славу «четвертой волны»: Андрей Столяров, Евгений и Любовь Лукины, Вячеслав Рыбаков, Эдуард Геворкян, Андрей Лазарчук. Очень характерное название и у романа С. Витицкого «Поиск предназначения или 27-я теорема этики» (1995). Да и формулировка проблемы в ней плоть от плоти перестроечных-постперестроечных лет. На крайне жесткой постановке этических вопросов выросло харьковское течение НФ — прежде всего Г. Л. Олди. В лучших своих романах «этиком» выступал Сергей Лукьяненко. Наконец, последний яркий всплеск, подаренный нашей фантастике «этиками», — творчество Марины и Сергея Дяченко.