— Что?
— СТОП!
Я заморгал на нее. Я улыбнулся. Я лукаво поблестел глазами.
— Занавес! О Господи Боже мой! — простонала она. — Фрэнк?
Снова полил дождь.
— Ты его не получишь, — сказал я.
В глазах у нее был ужас.
— СТОП!
— Ты его не получишь, — сказал я. — Я тебе не позволю.
— СТОП, тебе говорят! — взвыла она.
— Прекрати мною командовать, — рявкнул я. — Мы ведь даже больше вместе не работаем.
Она разразилась рыданиями.
Невероятно, но автомобиль оказался более или менее на ходу. И, когда, наконец, машина «скорой помощи» добралась до нас, я последовал за Рейчел в больницу. Врачи ничего у нее не нашли, «но мы предпочитаем не рисковать с сотрясением», а потому оставили ее до утра.
Я вернулся в коттедж. Осталась только одна фара, а на полдороге мне пришлось повозиться с крылом, отгибая его там, где оно терлось о шину. Ветер утих. Дождь снова полил. У меня больше не было крыши, так что я ехал быстрее, чем следовало бы, обеспечивая «карман» сухого воздуха за ветровым стеклом. Когда я добрался домой, внутренность машины напоминала ванну. Я нажал на тормоза, и снова чертова колымага меня проигнорировала, остановившись только в канаве.
Когда я подошел к двери, появился Фрэнк. Я бросил его ключи на кухонный стол.
— Приветик, — сказал я.
Он хотел было врезать мне, но передумал. Ведь мои синяки просто превратились бы в его собственные, когда он в следующий раз получил бы контроль.
Я пошел спать.
На следующее утро Фрэнк заказал такси до Одли-Энда. Он довел меня до ворот дожидаться машины, на случай, если она застрянет в грязи. Солнечный свет был тусклым и жиденьким, и уже опять на юге громоздились тучи. Поля и луга, насколько хватал глаз, превратились в море грязи.
Фрэнка интересовал только автомобиль. Край канавы, куда я его загнал, обрушился, и ближайшее колесо ушло в грязь по самую ось.
В доме зазвонил телефон. Фрэнк пошел ответить. Оказалось, что таксист отказывается свернуть на грунтовку, и мне придется идти до шоссе пешком.
Примерно за минуту до того, как я добрался до такси, зарядил дождь. Когда я открыл дверцу, таксист выстлал пол газетами и потребовал, чтобы я был осторожнее с обивкой.
Я разговорил его, чтобы отвлечь от звука моих подошв, обтирающихся преднамеренно и дочиста о спинку переднего сиденья. Он оказался неиссякаемым источником сведений о происшествиях и катастрофах. Грязевые оползни, ураганы, наводнения, «десятки погибших во Франции и Германии!»
«Дворники» он включил на максимум. Дверцы содрогались от внезапных ударов ветра. Над горизонтом клубились тучи.
— Ух, черт! — выругался таксист.
Они там были все. Ясмин и ее новый приятель Билли. Колин, и Джолин, и дети. Грэм из гаража. Звезды «Зеленых дорог». Их лица знакомы вам не меньше, чем лица ваших собственных родителей и ваших детей. Вон они — наклоняются, улыбаются, их зубы такие белые и острые в лучах солнца.
Даже выкинутые персонажи не поленились явиться: Сара, медицинская сестра, и ее муж Роберт, и их дочурка. Кевин, Изобличенный Педофил-Священник (помнится, этот поворот сюжета вызвал яростные дебаты).
Повсюду вокруг такси в небе зависла бесчисленная, ветвистая семья образов «Зеленых дорог».
— Такое не часто увидишь, верно? — сказал таксист, глядя на тучи.
Но ведь он не мог, никак не мог видеть то же, что и я?
Головы раскрыли рты. Небо озарилось.
Время остановилось.
Время останавливается: целлулоидный кадр, заклиненный в рамке.
Полотнище молнии застывает. Двигатель машины замирает. Деревце, болтающееся в зеркале заднего вида, останавливается в позиции под двадцатью градусами от вертикали. Такси недвижимо, и дыхания не слышно. Брызги из-под левого переднего колеса висят над обочиной, будто дуга из дробленого стекла; длинные, прибитые дождем стебли травы неподвижны и жестки, будто проволочные.
И вид такой, словно весь мир остановился, и реальный мир в конечном счете не более чем еще один мыльный край, всего лишь еще одно искусственно изготовленное место.
Но нет.
Этот мир вполне реален и неумолим.
А сфабрикован только я.
С этой секунды все, что вы видите и слышите, сводится ко мне.
Пока я сотрясаюсь и рассыпаюсь.
Как я ни пытался противиться, Рейчел оказалась права: реальный мир не место для меня.
Мое лицо не подошло. (Еще бы, когда это лицо Фрэнка. И сверх того, оно причиняет дикую боль!)
Из зеркала заднего вида на меня, вытаращив глаза, пялится бледный Фрэнк. Его щеки и лоб обрели какую-то гладкую необитаемость, словно постоянное метание между личностями — Фрэнка и моей — отняло у этого лица собственное выражение, оставив лишь пустоту.