— Ты слишком беспокоишься о «сейчас».
Ник просовывает руку в окно и поправляет мою шляпу. Вода с его пончо льется на воротник моей рубашки, и я вздрагиваю от холода.
— Что сделало для тебя «сейчас», кроме того, что превратило в старика?
Пока он говорит, дождь становится реже, словно его слова, подобно заклинанию, прогоняют непогоду. Облака дрейфуют к другим небесам, ливень превращается в туман, пар поднимается от асфальта, и снова выходит солнце. Ник и Фрэнк исчезают.
Люди обсуждают ливень, торопясь забраться в машины. Рассуждают, что неплохо, если землю как следует промочит. Я слушаю и наблюдаю. В одиночестве.
Наконец прибегает Джина, вне себя от волнения. Она едва не рыдает, извиняясь, что не может быстро затащить меня в дом и переодеть. К тому времени, как она приводит меня в порядок, чтобы я, не дай Бог, не помер сразу, бьет пять. Сейчас появится ночная сиделка. Она, как всегда, запаздывает.
— Идите домой, дорогая, — говорю я Джине. Она явно нервничает, и я знаю почему. Он приходит домой в пять тридцать. Никогда его не встречал, зато видел его клеймо на ней и могу рассказать о нем все. Он приходит домой, он работал, как лошадь, на паршивого босса, который превращает его жизнь в ад, и все, что ему нужно — горячий обед на столе, лишь только он переступает порог. Не слишком-то много, верно? Порядочная женщина должна позаботиться о том, чтобы он получил все, принадлежащее ему по праву. Ей следует быть благодарной за такого мужчину, верно ведь? Она старается не говорить о нем, но когда все же заговаривает, вовсе не желает получить ответы на свои незаданные вопросы. Он уже вдолбил ей все ответы. Если она когда-то и имела свои, они давно забыты. Кстати, по какой-то причине она ни разу не назвала его по имени.
— О, ничего страшного, — говорит она, и я слышу, как ее голос чуть дрожит. — Я могу остаться, ничего особенного.
— Вздор, дорогая.
— Вас нельзя оставлять одного. Мне будет не по себе.
Что я могу сказать? И что мне делать? Вышвырнуть ее? Я даже не способен сам снять шляпу, без того, чтобы какой-то прыщ, вроде Ника, не пришел на помощь. Поэтому мы ждем, а старая карга, которая дежурит ночами, все не идет.
Когда древние часы на книжной полке бъют шесть, я наконец говорю:
— Может, вы позвоните в агентство?
Джина хихикает, смущенная, что сама об этом не подумала. Идет на кухню, по дороге поворачивая мое кресло с откидной спинкой, чтобы я мог смотреть телевизор, и сует мне в руку пульт. Зачем только старается? Она знает, что я смотрю чертов ящик, только когда рядом сидит кто-то, кому это интересно. Как в те дни, когда мы с Мэри сидели перед камином, наблюдая, как пляшут искры и обугливаются поленья, в доме прекрасно работало паровое отопление, и еще больше тепла мы получали друг от друга, но она любила игру пламени и меня приучила.
Возвращается расстроенная Джина. В агентстве никто не отвечает: она не знает, что делать, к кому обратиться. Она вскидывает глаза к часам на каминной доске. Десять минут седьмого: она не успеет домой вовремя. Не сможет подготовиться к его приходу. Сделать все, что от нее требуется.
— Послушайте, — начал я, пытаясь вдохнуть хоть какую-то силу в свой голос или хотя бы не перхать при этом, — вы не можете здесь оставаться. Вот что: позвоните преподобному Эмерсону, спросите, может, он знает кого-то из церковной общины, кто согласится посидеть со мной ночь.
Я сопровождаю свои слова самой что ни на есть очаровательной улыбкой.
И немедленно появляется Мэри. Старые мультики мелькают перед моими глазами: самодовольные коты и пухлые мышата, которых так и тянет набедокурить, но их отводит от края пропасти Сама Совесть с крылышками и нимбом. Мой ангел-хранитель ничуть не похож на меня: это копия Мэри.
— О нет, Эндрю Джеймс Соудер. И нечего обольщать женщин своей кривой ухмылочкой! Достаточно того, что ты вечно пользовался ею, чтобы обвести меня вокруг пальца! Разумеется, такого никогда бы не случилось, не имей я глупости влюбиться в тебя: но я не позволю издеваться над Джиной! Ты сам знаешь, у нее и без того бед хватает, так еще и ты ее дурачишь!
Нет смысла объяснять, что теперь у меня всегда кривая улыбка, независимо от обстоятельств, а ее воздействие на дам… что же, по крайней мере я по-прежнему могу заставить их смеяться.
Мэри, исполнив свой долг, исчезла. Остается Джина. Я слышу, как она говорит по телефону на кухне, объясняя ситуацию преподобному Эмерсону или его жене. Возвращается она, сияя от радости.