— Пожалуйста, Эдди. Пожалуйста!
Так эту сволочь зовут Эдди. Я впервые услышал его имя. Теперь понимаю почему. Помяни черта…
— Пожалуйста; прости меня, но я тут ни при чем, сиделка не пришла. Пожалуйста, Эдди, позвони 911, пожалуйста, он всего лишь старик, он нуждается в помощи. О Боже, кажется, он умирает!
— Заткнись!
Он хватает ее за руку, рывком тянет к себе. Я падаю с ее колен на пол и ощущаю во рту вкус пыли и крови. Сил осталось только на то, чтобы повернуться на бок и увидеть, как он бьет ее в лицо, так зверски, что она отлетает к стене и ударяется затылком.
— Будешь еще указывать мне, что делать?! — вопит он. — Плевать я хотел на этого старого ублюдка! Сдохнет — значит, туда ему дорога! Тебе лучше побеспокоиться о другом, сука, и пропади он пропадом! Вместо того, чтобы…
Шум дождя наполняет мои уши, смывая звуки его голоса, его кулаков, обрабатывающих ее плоть. Я ухитряюсь перекатиться на спину и чувствую влагу, сочащуюся по щекам. Слезы? Не может быть. У солдата дел немало. У солдата нет времени плакать.
Я сознаю, что последнее заявление — ложь. Я глотал немало слез, стоя у полоски только что зарытой могилы, обозначенной лишь сломанной веткой, воткнутой в землю. На другом конце обычно висит пустая каска, словно звезда на верхушке рождественской елки. И, знаете, эта уловка никогда не подводила: кто-то вечно ловил меня на месте преступления и спрашивал, уж не плачу ли я, но я всегда отвечал: «Нет, это просто дождь».
Да, это дождь. Я позволяю ему струиться по лицу, зная* что могу лежать так вечно, глядя в небо, плоское и серое. Как ни странно, в облаках не мелькает ни одного немецкого самолета, не сыплются бомбы, вздымая коричнево-черно-красные земляные фонтаны. Уши все еще звенят от оглушительного взрыва: звука, который бьет меня в спину кувалдой, швыряет в лес, до которого мы так старались добежать. Помню, как валялся там, втягивая губами грязь, пока рядом не появился Джимми. Вместе с Фрэнком он поставил меня на ноги и потащил дальше.
Кто-то наклоняется надо мной с левой стороны, кто-то — с правой, совсем как тогда, в Италии. Крепкие руки подхватывают меня под локти и поднимают с пола. Сапоги тонут в грязи. Я стою, пялясь на собственный мундир, засаленный, как свиной зад (спрашивается, как теперь привести его в порядок?). О, Господи, капитан Шаррок покажет мне, где раки зимуют: он просто-таки помешан на порядке, как никто на всем европейском театре военных действий.
Содержи себя в чистоте или рой нужники, — вот девиз этого гада.
Я досадливо провожу рукой по густым рыжим волосам. Ник протягивает мне каску. Фрэнк отдает винтовку.
Я понимаю: что-то неладно, совсем неладно, ну, знаете, как это бывает. Ваш дом горит, а вы стоите и орете на пожарного, спасшего вам жизнь, потому что тот не догадался прихватить заодно ваш свадебный снимок. Ваш отец умер, а вы прямо на похоронах отчаянно ругаетесь с сыном. Мне бы следовало смирно лежать на полу в столовой, но вместо этого я переминаюсь на дожде у какого-то высокого окна, за которым стоял не долее пяти минут назад, а язык так и чешется поцапаться с Ником. Выпалить всю правду-матку: «Какого дьявола ты торчишь здесь, помогая мне вновь стать человеком? Джимми когда-то уже сделал это, давно, в Италии, он и Фрэнк. А не ты. Тебя разорвало на тысячу кусков и вбило в воронку где-то там, позади. Какого дьявола ты делаешь здесь, в моих воспоминаниях?»
— Знаю, — улыбается Ник, — подлость какая, верно?
Фрэнк хлопает меня по плечу:
— Хорошо, что ты рядом, Рыжий. Пойдем.
— Что? Никуда я с вами, клоунами, не пойду.
— Придется, — бросает Фрэнк. Когда он говорил таким тоном там, на полях сражений, вы понимали, что спорить нет смысла. Фрэнк имеет свойство видеть вещи, которые вы не в силах изменить, как бы ни хотели. Как бы ни мечтали. Это не раз спасало нам жизнь.
— Если желаешь, можешь зайти и попрощаться, но…
— Попрощаться? — спрашиваю я, но они уже втаскивают меня в окно, подальше от дождя. Вода капает по моему пончо, собираясь лужей на полу. Теперь ублюдок загнал Джину в угол, прижал к старому мраморному камину, который так любила Мэри. Она прикрывает руками голову, пытаясь защититься от его кулаков. Как скоро он сообразит, что куда удобнее пинать ее ногами в живот?
Если мне разрешено всего лишь попрощаться, перед тем как уйти, значит, я выбираю этот способ. Я заряжаю винтовку, поднимаю к плечу. Он совсем рядом. Никогда не стоял так близко к человеку, которого собираюсь убить, ни разу за всю войну. Мои губы пересохли и растрескались, но во рту вкус дождя. Я спускаю курок.