Писки Виспэвэй весила на одну сладкую булочку меньше трех сотен фунтов. Старые семейные фотографии (снятые в идиллические времена в Пискатэвэе, штат Нью-Джерси) свидетельствовали о том, что свое земное существование она начинала в качестве тоненького, похожего на эльфа ребенка, вне всякого сомнения вызывавшего ласковую улыбку на лице каждого взрослого, спрашивавшего у девочки, как ее зовут. К несчастью, причудливое имя, которым наделили ее родители, уже не столь очаровательным образом сидело на заплывших жиром плечах декана астрономического факультета университета, в котором преподавал Лукас Латулиппе. Тем не менее Писки была настолько добродушной, настолько привычной к своему скорбному положению в кампусе — положению мишени всех шуток и насмешек над толстяками, — что, не дрогнув сердцем, представлялась даже абсолютно незнакомым людям со словами: «Зовите меня Писки», — и даже настаивала на этом. С прыгающими кудряшками осеннего цвета, облаченная в одно из своих многочисленных просторных, как шатер, и развевающихся на ветру одеяний, украшенная несколькими ярдами разной бижутерии, Писки нередко проплывала по площади, напоминая собой массивный галеон, обремененный восточным товаром.
В тот день Писки вплыла в кабинет Лукаса и застала его работающим. Ее лицо пополам разделяла улыбка, заставлявшая глаза едва ли не исчезать посреди обступившей их свиты морщинок.
— Сегодня вы придете на вечеринку, Лукас, не правда ли? В честь нашего нового профессора, доктора Гарнетта.
Лукас симпатизировал Писки, находясь от нее на некотором расстоянии. Она была интеллигентной и приветливой. Однако все более частые визиты декана в его кабинет — причем практически без всякого повода — приходились ему чрезвычайно не по вкусу. Лукас подозревал, что за этими краткими наскоками кроются некие романтические намерения, соответствовать которым он был не в состоянии. Более того, Писки настолько наполняла собой отведенное Лукасу крохотное помещение, что ему всегда становилось душно, особенно если она заставала его за столом, вдалеке от окна. Будучи не слишком крупным человеком, Лукас просто не мог бороться за обладание пространством с этой объемистой женщиной.
Мечтая лишь о том, чтобы освободить свое помещение от внушительного корпуса Писки, Лукас тем не менее счел необходимым продлить разговор вопросом:
— А Хулм придет?
— Ну, конечно же, Оуэн придет.
— Тогда не знаю, стоит ли мне приходить. Вы же знаете, мы с ним не ладим…
Писки отмахнулась от его возражений одним движением пухлой руки.
— Не обращайте на него внимания, вот и все. Мы все так поступаем. Он задирает всех и каждого, вам это известно. «Блестящий, но колючий» — так охарактеризовали его в «Нью Сайентист».
Лукас поежился в кресле, ощутив вдруг нехватку воздуха. Неужели Писки действительно потребляет весь кислород в комнате?
— Я понимаю все его недостатки, Писки, и был бы готов пропустить мимо ушей все колкости Хулма, если бы только они не касались моей веры.
Писки решила опереться объемистым бедром о крышку стола Лукаса, не обращая внимания на инстинктивное его движение в сторону. Колесики кресла Лукаса уперлись в стенку, и ему пришлось прекратить свое отступление. Писки наклонилась вперед, передавая движением просьбу.
— Лукас, вы необходимы на вечеринке, ваше присутствие воодушевляет. Обещаю вам, что вмешаюсь лично, как только Оуэн перешагнет границы. Прошу вас, приходите.
— Да-да, конечно. Я буду там!
С удивительным изяществом и легкостью — при таком-то тоннаже — она поднялась и направилась к двери.
— До встречи вечером в зале Кроутер.
Зал Кроутер, как всегда, являл собой смешение непривлекательных стульев и диванчиков, изношенные подлокотники вполне гармонировали с запятнанными и давно промявшимися подушками, напоминавшими по форме дефективные гемоглобиновые клетки больных серповидно-клеточной анемией. На длинном столе муравьи суетились вокруг новейшего сорта крекеров и плавленых сыров, разложенных на пластмассовых блюдах. Стоявшее в кувшинах вино всеми своими ирреальными оттенками молило, чтобы его разлили по пластмассовым бокалам, попробовали разок, а потом тайно вылили в один из горшков с приунывшими цветами.
Когда появился Лукас, суарэ было в полном разгаре. Весь факультет астрономии вкупе с добровольцами с дружественных факультетов деловито осаждал и закуски, и знаменитого доктора Феррона Грейнджера Гарнетта, последнее звездное приобретение института. Гарнетт добился некоторой известности в прессе своей телевизионной программой, транслировавшейся сразу Би-Би-Си и Пи-Би-Эс: «Когда плохие события приключаются с хорошими разумными существами». Сериал, мешавший популярную психологию с космологией и поверхностную философию с достижениями различных школ физики, потряс Лукаса.