«Сумасшедшая! А ты?»
«А я отступаю. Прикрывай отход. Все, готовность одна-двадцать четыре. Можешь пока прокашляться».
Я вывела сигнал с телефона на пульт и выставила на таймере минутную задержку. Сняла со стены подарочную шляпу, чтобы хоть чуть-чуть прикрыть лицо. Ну, а потом, как настоящая партизанка, вдоль стеночки, через железный занавес — и мимо лифта, по темной лестнице — на улицу.
А там ночь, машин почти нет. Первые два таксиста от меня сразу шарахнулись, третий — когда дорогу стала объяснять. «Там до поворота, говорю, мимо кладбища…» У меня ведь даже зубы — вот, посмотри… Саш, ты что?!
Саш!!! Прости меня!
Жалкое, должно быть, жуткое и жалкое зрелище. Я отвернулся и пробормотал, уткнувшись лицом в дверной косяк:
— За что, глупая? За что простить?
— Не знаю, — призналась она. — Но отчего-то же ты плачешь. Я не помню, чтобы ты раньше плакал…
Да, это правда, я давно научился не плакать от боли, обиды или жалости к себе. А вот теперь почему-то не мог остановить поток стыдных, горячих слез.
— Ну, тогда почему? — допытывалась Маришка.
Я знал, почему. Но разве об этом можно сказать словами? Пожалуй, можно, хватило бы и семи слов, а именно: «Господи», «как», «же», «я», «боюсь», «тебя», «потерять» — и трех восклицательных знаков для ровного счета. Но разве можно повторить их вслух? У меня не хватило решимости.
— Прости, пожалуйста, прости… — повторяла она, легонько бодая меня в плечо повинной головой.
— Прощаю, — рассмеялся я. Она непроизвольно бросила взгляд на свою руку, и я быстро добавил: — Но превратить тебя из лягушки обратно в царевну, боюсь, не в моей компетенции.
— Почему?
— Просить прощения имеет смысл лишь у того, перед кем согрешил, — повторил я слова Игната Валерьева. — А передо мной ты, слава Богу, чиста.
— У кого это, — напряглась Маришка, — я должна просить прощения?
— Давай попробуем разобраться. Если я правильно понял, твоя первая ошибка — то, что ты взяла без спросу диск из директорского сейфа. То есть, называя вещи своими именами, украла.
— Ничего подобного! — возмутилась она. — Я же только на время!..
— Все воры в конечном счете берут на время. Даже те, кто надеется жить вечно.
— Придется объясняться с Геннадием Андреевичем?
— Да, перед Боровым надо будет извиниться, а диск — вернуть. Где он, кстати?
— Подозреваю, в сумочке, на спинке моего студийного кресла. Теперь уже, наверное, бывшего моего.
— Не сгущай краски, — неудачно пошутил я. — Ты же не эквилибристка. Для тебя один раз оступиться — не смертельно. Но скорее всего… — Я внимательно изучил Маришкино лицо. — Да, сегодня ты оступилась трижды. Простое сочетание оранжевого и синего такого эффекта не дает. Сначала оранжевый надо разбавить желтым.
— В смысле?
— Зависть, — сказал я. — Помнишь, ты первая сказала, что у зависти цвет одуванчика?
Но Маришку не вдохновила моя ирония.
— Зависть к кому? — спросила она, и по тону вопроса стало ясно, что Маришка сама прекрасно понимает, к кому, только не хочет признаться. — К Фрайденталю?! И перед ним извиняться? — Маришка поджала губы, и мне пришлось отвернуться: зрелище не для слабонервных. — Ой, извини.
— Вот-вот. То же самое скажешь Максиму, только не забудь: искренне!
— О’кей, — вздохнула Маришка. — Попробую.
— Ну, а с третьим цветом все ясно. Лжесвидетельство. Хотя не вполне понятно, перед кем за него каяться: тем, кто был введен в заблуждение, или тем, кого оболгали. Знаешь, что? На твоем месте я извинился бы перед обоими.
— Угу. — Узкие плечи опустились. — А по телефону можно?
— Нет. Не думаю. Придется лично.
— Но как я доберусь до работы — такая? Еще одной пешей прогулки я не выдержу. Таксисты от меня шарахаются, хоть сто баксов показывай. Разве что слепой повезет, но на нем я сама не поеду.
— А на зрячем, но не очень трезвом? — спросил я. — Поедешь?
— Ну… — Маришка задумалась. — Смотря кого ты имеешь в виду.
— Пал Михалыча, естественно. Во-первых, он к нашим разукрашкам привык, во-вторых, всегда на колесах. Придумай пока, как из подъезда выйдешь.
Пятый гудок оборвался на середине.
— Па-аш! — протянул я привычно.
— Приемная администратора, — сообщил мне приятный, но немного очумелый девичий голосок. — К сожалению, Александра Евгеньевича нет на месте, но вы можете…
— А Павел Михайлович, — перебил я, — на месте?
— Ой! — вскрикнул оживший автоответчик. — Паша, тебя…
— Кто там? — прохрипел Пашка.
— Соратник по парте, — буркнул я.