— Я должна их спасти. Они мои сестры, — неколебимо ответила Алмазина, но в голосе у нее проскользнуло сомнение.
— Сестры бывают особенно жестокими, — сказала матушка Берхте. — Они высмеивали тебя, когда ты училась биться на мечах у своих братьев, ведь так? Они давали тебе всякие клички, говорили про тебя всякие пакости, распускали обидные слухи, ведь так?
Алмазина отвела глаза.
— Пока же, — продолжала Берхте, а спицы все мелькали и мелькали над ее коленями, — тебя ждет кое-кто в реке под горой. И, может быть, если ты его поцелуешь, то увидишь, что он вовсе не такой безобразный, как ты думала.
— Он совсем не безобразный, — быстро сказала Алмазина и снова покраснела.
Берхте многозначительно кивнула.
— Ты нравишься дураку. Мне-то он никогда не дарил ни ягод взрывники, ни сносемени. Так что выбирай: твои неблагодарные сестры или он. Или вообще брось все и отправляйся домой. Никто тебя не заставляет закруглять зависимость.
— Ты стерва, — прошипела Алмазина. — Жуткая старая стерва.
— Жизнь — стерва, девонька, — благодушно ответила матушка Берхте. — Это твой третий урок. А теперь можешь уйти.
Алмазина в последний раз смерила матушку Берхте жгучим взглядом, повернулась на каблуках и решительным шагом вышла из пещеры. Берхте снова принялась за вязанье.
Провяз, два накида. Провяз, два накида.
Нассирскеги проблеял вопрос.
— Конечно, она спасет сестер, — ворчливо ответила Берхте. — Но не думаю, что она останется с ними. Теперь — нет.
Провяз, два накида. Провяз, два накида. Проволока ровно сматывалась со своей бобины, и Берхте позволила себе тоскливо вздохнуть. Она заставила молоденькую девушку научиться думать самой, и это было приятно.
Но как ей будет не хватать отца Потока!
Перевела с английского Ирина ГУРОВА
Кирилл Бенедиктов Конкистадор в стране снов
Ликвидацию я наметил на три часа утра. Наш лайнер находился милях в сорока к западу от Киклад — живописного средиземноморского захолустья. Профессионалов, которые могли бы заподозрить неладное, в зоне досягаемости не было. Судовой врач, обаятельный бонвиван с испанской бородкой, известный всему кораблю как прекрасный специалист в области желудочных расстройств и почечных колик, мог безошибочно диагностировать разве что абстинентный синдром. К тому же любой медик вам подтвердит, что сердечный приступ в предрассветные часы — вещь довольно обычная. Конечно, рано или поздно полицейские эксперты доберутся до трупа, но к тому времени будет уже поздно. Метацианид, как и многие другие синтетические псевдопептиды, бесследно растворяется в организме в течение суток.
Мы с моим клиентом сидели в «Тропикане», закрывавшейся в семь утра и потому особенно популярной среди корабельной публики. Наша случайная встреча была, разумеется, хорошо подготовлена: изучив привычки клиента, я зарезервировал здесь столик заранее, а потом дождался его появления в битком набитом баре и приветственно помахал ему рукой.
Мы были знакомы — в круизе все немного знакомы. Пару раз пили вместе в барах, однажды курили ночью на палубе, наблюдая, как наливается электрическим светом тяжелый шар луны в темно-фиолетовом небе. Тогда я едва справился с искушением ударить клиента в основание черепа и отправить в последний полет к дробящейся на маслянистых средиземноморских волнах луне. Хотя экспромты в нашей профессии иногда приносят успех, я остаюсь сторонником хорошо продуманных и безукоризненно выполненных комбинаций с двойной подстраховкой. Возможно, именно поэтому я до сих пор жив, а все мои клиенты — наоборот.
— Шумновато здесь сегодня, правда? — спросил я, глядя, как он сворачивает пробку с бутылки «Remy Martin», судя по этикетке — десятилетней выдержки.
— Не только здесь, — сказал он и плеснул в шарообразный бокал темно-коричневой жидкости. — В «Калипсо», в «Бульдоге», в «Амазонках» — абсолютно во всех приличных заведениях битком. Удачно, что вы сегодня один. Или я ошибаюсь?
— В точку, — ответил я. — Один как перст. Пью виски. А вы, я вижу, настроились на коньяк.
Он кивнул.
— Прекрасный напиток. Позволяет отпустить сознание в свободный полет и в то же время не дает телу забыть о его бренных обязанностях.