Последний дикарь
Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы,
Боги — призраки у тьмы.
Дети мертвецов были.
Пурга дула. Собаки издохли.
Кончилась пища, истощились силы.
«…поредели, побелели кудри, честь главы моей, зубы в деснах ослабели и потух огонь очей…»
Один остался.
Увидел — кости лежат. Тяжелые лежат.
Может, белый мамонт Шэли умер, может, обедали сумеречные ламуты. Такие приплывают с севера на больших лодках, безмолвно у костров пляшут. А видеть лодки сумеречных ламутов можно только при последних зеленых лучах трепещущего, как бабочка, закатного солнца.
Дальше пошел. Олешков встретил.
Стадо большое, олешки жирные. Спины плоские, как доски.
А при олешках круглолицый в оленьей парке с иголочки, совсем не оборванец. Легкие муклуки обшиты синим бисером.
Обрадовался: «Вот товарищ по земле!»
Предложил: «В мой шатер пойдем!»
«В шатре кто главный?»
«Отец. Звать Нынто».
«Однако, сердитый?»
«Рассудительное сердце, — ответил круглолицый. — Спросит, часто ли о нем спрашивают в остальном мире. Как ответишь?»
«Отвечу — часто».
«Тогда пойдем».
«А скажет: не надо? Боюсь. Останусь на этом месте».
«Ну, ладно. Побегу спрошу. Не умри от слабости. Только спросить пойду».
Жил старый Нынто в богатом шатре с женой. Сын прибежал: «Ну, там человек пришел. Странный пришел. Невиданный раньше пришел. Всех товарищей потерял, всех собак, всего боится».
«Пусть войдет», — разрешил Нынто.
«Боится. Говорит, вдруг ты косо посмотришь».
«Пусть войдет. Зачем гостю сидеть на пусто лежащей земле?»
Полетел сын, как стрела, привел. Встал чужой у входа. Говорит: «Вдруг старый посмотрит косо?» Старый такое услышал, рассердился. Крикнул сыну: «Введи гостя в полог. Угощение неси».
Чужой вошел.
Отряс с парки снег.
Колотушку у ног положил.
«Ты пришел?»
«Я пришел».
«Далеко ходил?»
«Ну, далеко ходил».
«Много видел?»
«Ну, много видел».
«Белого мамонта Шэли видел?»
«Нет, белого не видел. Под землей, наверное. Говорят, сошел под землю. Но камни с гор не сыпались».
«Нет ли дурных вестей?»
«Ну, особенных нет. Только собачки сдохли, люди умерли».
«Часто ли спрашивают обо мне в остальном мире?»
«Однако, часто», — опустил глаза гость.
«Когда охотился, сколько олешков убил?» — довольно поднял глаза Нынто. Он любил знать, что в остальном мире часто о нем спрашивают. Он считал себя сильным охотником, слава которого обгоняет бегущих в страхе олешков.
«Я мало убил. А ты?»
«Я много, — похвастался Нынто. — Я всегда много убиваю. Мои дети, как руки мои. У меня много сильных детей. Главный Етын. Детей много, значит, рук много. Етын тебя привел ко мне. Вот я создал хорошего насильника, грабителя чужих стад, сильного воина создал! Я — хороший человек. Я много зверей и птиц убиваю. Ты когда охотился, сколько птицы убил?»
«Ну, я мало убил. А ты?»
«Я много, — опять похвастался Нынто. — Мои дети, как руки мои. А рыбы много поймал?»
«Ну, я мало».
«Однако, поймал? Когда убитых возвращать будем?»
Принесли угощение, и старый Нынто стал считать на пальцах.
Получалось — много убил птиц и рыб. Зверей убил много. Слава сильного охотника распространилась широко. О нем в остальном мире часто спрашивают. Решил: вернусь в пещеру, всех нарисую. Олешков, рыбу жирную нарисую. Жирных птиц. Потом поглажу Большое копье. Оно такое, что не пойдешь с ним против птиц, это, как дубиной на комаров махать. Нарисую на каменной стене птиц, рыб, олешков. Злые духи увидят, обрадуются, что я ничего не отнял у них. А даже что взял, то возвращаю. Жалко, не находится в тундре большой след. Среди круглых тундряных кочек не видно большого следа. Кого ни спрашиваешь — никто не видел холгута. Только кучи белых костей. Наверное, холгуты под землю ушли. Им влага нужна, тишина нужна, они устали. Боятся, как этот гость. Раньше белый мамонт Шэли весело смеялся над оборванцами трибы, делал хоботом как бы дружеское приветствие, а теперь всего боится. А Люди льда, породнившись с Детьми мертвецов, без особенного чувства смотрят на Большое копье.