— Одним из моих тел… — Тано до боли сжал виски.
— Которое теперь кошмарно старое и уродливое, — с горечью окончил Сам. — Однако в те времена наша внешность была совершенно одинаковой. Представляешь, какой шок пришлось пережить и тебе, и остальным? А какие только исследования над нами не проводились! И все показывали одно — мы одинаковые, до мелочей, в каждой клеточке, в каждом волоске. И оба без шрама на бедре, который очень хорошо помнила Диана. Значит, ни тот, ни другой не является истинным Тано — так решили твои друзья. Потому что ни один из них даже не попытался распознать в нас твою личность, несмотря на то, что она осталась такой же, какой была прежде. Какой-то миниатюрный шрам оказался важнее!
— И они оставили нас тут?
— Увы, даже не оставили. Задумались о «будущей безопасности Земли». Ведь они же установили, что мы не люди… О, как скоро начали умирать их добрые чувства по отношению к тебе, Тано! И как быстро их место заняли страх и ненависть! Потом стало преобладать сострадание, появились угрызения совести и сомнения, которые тоже умирали… Умирали, чтобы воскреснуть во мне! Вместе с твоими мертвыми надеждами… Это было потрясающе! Я чувствовал себя удовлетворенным!.. Но ты, Тано, всего за несколько дней полностью сдал. Не смог вынести отсутствия пресловутого шрама, и это «доказывало» тебе, что ты не человек. И когда Диана дала тебе револьвер…
— Она?.. Диана?
— Да, — сухо подтвердил Сам. — Дала тебе револьвер именно для того, чтобы ты размозжил себе череп. Такой был у нее договор с остальными. Иначе это должен был сделать кто-нибудь из них. Что потом камнем лежало бы на его совести.
— Ты говоришь чудовищные вещи, Сам! Я тебе не верю!
— Конечно, веришь. Потому что на их месте ты бы поступил точно так же. Так проще и спокойнее… Только я, в отличие от тебя, не застрелился. И не дал себя застрелить. Украл немного еды и сбежал. Прятался за скалами, пока твои друзья не улетели. Хотя это произошло очень скоро. Их испугала планета, способная воспроизводить людские драгоценные тела! Но они даже не подозревали о том, что их уже предали целые сонмы их самих — в силу столь жестоко форсированной духовной смерти, которую я инстинктивно научился преобразовывать в свою живую человеческую личность. Хотя они все же проявили по отношению ко мне некоторую милость. Среди останков базы я нашел одежду, консервы и вещи первой необходимости. Вот так я дождался твоего очередного «перерождения», Тано. И следующего. И всех трехсот четырех.
— А я? Почему я не помню ни одного из них?
— Твои воспоминания заканчиваются под тем случайным обломком, — устало проговорил Сам. — С этого момента они принадлежат мне одному. Такова моя миссия на планете: трансформировать в своей личности то, что испытываешь и теряешь ты. Тебе необходимо, чтобы я отнимал твои воспоминания и эмоции, чтобы оставаться вечно молодым. А мне, чтобы продолжать жить.
— Подлец! Теперь я понимаю, какова была цель твоей постоянной лжи и недомолвок, твоих грязных намеков! Ты решил держать меня в напряжении. Чтобы я боялся, надеялся, страдал… Чтобы выжать из меня максимально возможное. Пока не опустошишь до конца! Таким образом ты поддерживаешь свое жалкое существование — умерщвляя мою душу, чтобы проглотить ее!
— Мы с тобой живем в обществе флегмад, Тано. А любое общество инстинктивно стремится к гомогенности. Оно не терпит индивидуальности. Давит на нее, напирает, пытаясь растворить в своей массе. И здесь лишь твоя непрерывная смерть может спасти нас от экспансии общества. Благодаря этому мы оказываемся в собственном замкнутом поле, что дает нам шанс оставаться людьми.
— Дает шанс тебе! Но от меня-то что остается? Ведь я уже совсем не тот, каким был. Прошло всего двое суток с тех пор, как я… появился, а чувствую себя выжатым почти до конца. Как можно было так быстро растерять самые дорогие, самые сильные чувства? И что я без них?.. Ничего! Просто тело…
— В общем-то, да, — опустив голову, пробормотал Сам. — Но не вини меня. И в себе вины не ищи. Просто такова наша человеческая сущность. Стоит ее припугнуть, как она сбрасывает балласт, чтобы удержаться на поверхности. Хотя очень часто именно в тот момент и тонет.
— Я действительно тону! Потому что ты заставил меня думать только о физическом выживании. И у меня уже не осталось человеческих представлений о самом себе. Я уже не люблю Диану, не грущу о матери, о друзьях. Все перешло тебе! Теперь ты этим живешь. Живешь в полном смысле слова, хотя и в этом старом, дряхлом теле!
— Такова цена, Тано. Хочешь жить, как человек, должен принимать и старость. Особенно когда флегмады давят со всех сторон своей безликой массой… Знаешь, порой мне кажется, что их «код» тоже заразен. И что где-то в нас дремлет их зародыш. Ждет благоприятных условий, чтобы развиться…
Сам медленно поднял голову, их глаза встретились. Сине-серые, с золотистыми крапинками на радужке… Тано сделал шаг вперед. Он улавливал в этих оставшихся неизменными глазах некую жадную, мечтательную любовь к себе. Или, может быть, к молодости, которая давно прошла, оставляя в качестве отпечатка одно лишь прозрение: как много было безвозвратно потеряно, упущено, не понято. Брошено на алтарь обманчивого будущего, которое тоже давно стало прошлым…
Он сделал еще шаг, и еще один… Сам ласково погладил камень, возле которого сидел, и поднялся.
— Такова цена, Тано. Ты понимаешь?
Они стояли друг против друга. Тано благоговейно склонил голову, и она легла в трясину этой огромной, тяжело дышащей груди, хранящей его собственные потери. И в мертвой, неземной тишине уловил глубинный пульс. Неспокойный, торопливый. Человеческий.
— Скажи мне, Сам, она узнала, что я назвал планету Дианой?
— Да…
Он почувствовал, как Сам осторожно вытаскивает нож у него из-под ремня. Как вкладывает нож ему в руку, а рука берет его. Крепко сжимает.
— Нет, не может быть другой цены, Тано, — сочувственно прошептал ему тот.
И Тано замахнулся. Прямиком по направлению к бьющемуся годами тревожному сердцу. Сам опустился на колени. Коснулся последним движением его ноги и смиренно упал на бок. Умирал в вырытом собственными руками ложе из черного песка. Он улыбался, а лицо его как бы таяло. Черты становились четче, тоньше, сглаживались, словно отражение в постепенно стихающей водной ряби, волосы темнели, густели, обретая блеск, так же, как и ухоженная каштановая бородка… Он улыбался и таял, как-то все более неестественно, пока жизнь не упорхнула из него, одаривая его последним осознанным страданием.
Тано присел возле камня. Застыл в ожидании — они начали возвращаться. Его воспоминания о какой-то прошедшей любви и об оставшихся в детстве материнских ласках; приглушенный резонанс трепета от случившихся много лет назад эпизодов «вечной» дружбы; смутные силуэты множества казавшихся неугасимыми ярких амбиций. И целой бездны прошлого, населенного призраками звездолетов, призраками людей и призрачной базы, где прозвучал призрачный выстрел револьвера, эхо которого, похоже, положило начало сотням призрачных блужданий по этой долине, засоренной множеством флегмад, чернотой и кладбищами.
— Все это принадлежит мне, — с неуверенным упоением бормотал он. — Я должен был все это вернуть. Это мое прошлое, моя человеческая жизнь. Хороша или плоха, я не смог от нее отречься. Я не предатель! Нет…
Только вот солнце уже взошло, даже стало припекать, и он постоянно потел. Мучила его и жажда. Он встал, побрел, прихрамывая, к реке, зашел в воду по колено. Начал загребать воду опухшими, нездорово бледными ладонями. Потом что-то подспудное и настойчивое заставило его обернуться назад… Ну да! Надо вернуться к трупу. Он разденет его, зароет неглубоко в песок и камень положит сверху — как всегда. После чего переоденется в ту свою одежду, — а она, ох, как предательски растянулась и обветшала! — возьмет ее с собой и отнесет в лагерь. Как только постирает — прямиком к пролому. Теперь Смерть опять там. И опять испускает свои властные призывные импульсы… Вот несколько флегмад отделились от стада, побрели дальше, покорные своему безмозглому стремлению быть ею оплодотворенными. Чтобы родить… человека. Но в которой из них и, самое важное, когда произойдет следующее слияние? Иногда проходят дни, иногда недели, даже месяцы. Был случай, когда он был вынужден ждать около года. Было страшно!.. Ну, так или иначе, он уверен, что и на этот раз дождется…