Альтернативная история, пожалуй, самый популярный фантастический прием литературного мэйнстрима. Поскольку история — наука политизированная, это открывает широкие возможности для разного рода социально-политических версий, масштабных исторических вариаций, построения моделей общественного развития, сатирических памфлетов и тому подобного. Для современной России это особенно актуально.
В 2001 году шумный успех у литературных критиков снискал роман Дмитрия Быкова «Оправдание». Автор, сам критик и журналист, ведущий телевизионного политического шоу «ХОРОШО, БЫков», предложил смелое до эпатажности объяснение сталинских репрессий. Оказывается, это была такая система неестественного отбора, чтобы из наиболее стойких и надежных людей, способных вынести самые жестокие испытания и готовых принести себя в жертву, сформировать особый «Золотой легион». Именно эти, самые крепкие и мужественные, должны были спасти страну в будущей войне, а потом справиться с разрухой. Так и вышло: поздней осенью сорок первого года, пройдя подготовку в спецлагерях, они, сколоченные в «сибирские дивизии», отстояли Москву и перешли в контрнаступление.
Сюжет дает простор для публицистических отступлений и размышлений, раскрутки различных авторских идей. В принципе, все это могло быть изложено в каких-то газетных или журнальных статьях, но объем статьи недостаточен, чтобы развернуть мысль во всей красе. Романная форма позволяет целиком представить концепцию автора, детально выписать и художественно оформить, оживить образами героев, спроецировать на реальные исторические события и подвергнуть глубинному анализу. А заодно и поиграть в популярные игры: например, в «темные глубины психики» — садомазохизма в романе предостаточно. И прийти к выводу: империя ужасна, но Империя прекрасна. То есть перед нами снова «имперский» роман, характерный для периода ностальгии по великому прошлому, с симптоматическим обращением к альтернативной истории.
Роман Быкова едва не получил премию «Национальный бестселлер». На эту же премию претендовал еще один псевдоисторический роман — «Голая пионерка» Михаила Кононова. Вообще-то, это самая натуральная детская порнография, но выполненная в стилистике соц-арта. Автор, используя штампы советской идеологии и язык Михаила Зощенко, глумится над героикой Великой Отечественной. Фронт здесь похож на пионерский лагерь, но в нем всего одна пионерка по прозвищу Муха, каковую офицеры целого полка «употребляют» всеми мыслимыми способами. А идиотически инфантильная Муха, в которой высоколобые критики разглядели и Лолиту, и Богородицу, и Орлеанскую Деву, ночами совершает полеты в разных стратегических направлениях с невнятной целью и никаким результатом. Иногда при этом замечает в небе немецких валькирий.
Способность к полету — довольно распространенный способ показать возвышенную натуру девушек не от мира сего. Летала, например, главная героиня культового в 1970–1980 годах романа болгарского писателя Павла Вежинова «Барьер». Даже в рассказе-фантазии Ивана Тургенева «Призраки» есть летающая девушка.
В «Голой пионерке» это качество профанируется. Летает Муха не по причине возвышенной души, а потому что тронулась мозгами от ужасов войны и под воздействием коммунистической пропаганды. А еще потому, что Кононову явно не хватало сюжетного действия. Стратегические полеты никак не работают на сюжет, но позволяют раздуть произведение до романного объема. Вычеркни эти полеты, и роман сократится до повести. Фантастические перебивки, кроме того, периодически останавливают однообразный сексуальный конвейер, способный вогнать в тоску даже педофила-садиста.
Великая Отечественная послужила сюжетной канвой и для двухтомной эпопеи «Любовь мифогенных каст» Павла Пепперштейна (первый том — в соавторстве с Сергеем Ануфриевым). Главный герой, парторг Дунаев, после контузии еще и наедается галлюциногенных грибов. В результате он оказывается в иной реальности и узнает, что все сущее, равно как и придуманное, разделено на особые касты, яростно сражающиеся между собой. Параллельно войне на земле идет война между русскими фольклорно-литературными героями и персонажами западноевропейской литературной сказки. В общем, Колобок против Карлсона.
Роман, однако, не фантастический, а постмодернистский и постструктуралистский. Грубо говоря, литература исчерпала все сюжеты и идеи, поэтому остается только брать за основу чужих героев, заимствовать эпизоды и цитаты, играя ими, как ребенок с конструктором «Лего». Или адаптировать к нынешней жизни, как музыку Бетховена для мобильника.
Основной смысл постмодернисткой прозы — игра со знакомыми и знаковыми образами. И чем дальше содержание от реальной жизни, чем сложнее зашифрованы образы, изощренней их взаимодействие, чем труднее все это для восприятия, тем элитарней произведение. Прибавьте к этому галлюциногенную психоделику, фрейдизм, матерную лексику, немного нарочитой китчевой пошлости и получится «проза не для всех». В «Любви мифогенных каст» абсолютно бредовое содержание с массой тончайших подробностей организовано по законам мифологии. Но если в романах фэнтези мифологическое пространство четко очерчено — «славянская» фэнтези, «западноевропейская» фэнтези, то Пепперштейн использует одновременно принципы всех мифов мира, вплоть до бушменских, в которых основным веществом для сотворения живых существ в сухой Калахари служит единственно возможный материал — свежий, пардон, кал. В итоге получился постмодернистский «интеллектуальный триллер», читатель которого занят не столько самим содержанием, сколько его раскодировкой.
Литературная игра с читателем, можно считать, уже оформилась в самостоятельный жанр. И главным направлением сделался римейк известных произведений. Особенно постарался в этом направлении издатель Захаров, крестный отец Бориса Акунина. Но если для «взрослого» читателя литературные поденщики перелицовывали классику, того же «Идиота» Ф. М. Достоевского, то для «юных» потребителей была заказана версия «Старика Хоттабыча». Некто Сергей Кладо под двусмысленным псевдонимом Обломов соорудил сказочно-фантастический и чудовищно косноязычный роман «Медный кувшин старика Хоттабыча». Знакомый всем сюжет был переписан по законам современной элитарной прозы, в коей маргинальные явления становятся центральными и обязательно наличие молодежного слэнга, марихуаны, компьютера и прочих атрибутов «современности».
Монополию Захарова на римейки нарушило издательство «Вагриус», выпустив авантюрно-плутовской роман «Кот» Сергея Буртяка. Заметьте, не сказочный, не фантастический, а авантюрно-плутовской, хотя в основе его лежит популярный сюжет Шарля Перро про Кота в сапогах. Кстати, кота, доставшегося в наследство герою романа Егору Мельникову, зовут Шарль. И здесь то же — «секс, наркотики, рок-н-ролл», интернет и слэнг. Кот материализуется в двойника Егора и делает за него всю работу: втирается в доверие к Королю — нефтяному магнату, соблазняет его дочь-Принцессу и выделывает прочие подобающие Коту штуки.
Между «Котом» и «Медным Хоттабычем» можно обнаружить массу сюжетных параллелей, поскольку сотворены они по единому рецепту. Но издатели категорически не желают относить их к фантастике, и для этого имеется теоретическое обоснование. Видите ли, в нынешнем стремительном мире у читателя нет времени глубоко вникать в текст, поэтому сюжет и герои произведения должны быть ему уже знакомы. Для этого и нужен римейк. Произведение посвящено современности, все герои текущего времени налицо: олигархи, бандиты, компьютерщики. А сказочная фантастика отдельных сюжетных линий обусловлена не авторским замыслом, но заложена в первоисточнике римейка.
Самый раскрученный и продвинутый российский писатель — Владимир Сорокин. Именно он главный представитель современной русской литературы за рубежом. Фантастики он не пишет, а занят спецификой языкового бытия. Наиболее прогрессивное мировое литературоведение убеждено, что именно аналитические и художественные размышления о законах бытования смысла и языковом бытии являются самым глобальным литературным открытием XX века. Отсюда происходят постмодернизм, деконструкция и постструктурализм. А роман Сорокина «Лед» — концепт интеллектуального бестселлера с нехарактерным для автора линейным сюжетом.