И вот ведь неожиданность: мать опускается на колени и заглядывает дочери в глаза. Происходит это на ковре в гостиной, декорированной в ретростиле семидесятых годов: сплошной коричневый вельвет и ядовито-оранжевые обои.
— Послушай меня, милая. — Голос у матери хрипловатый, насыщенный эмоциональными приливами, столь же сильными и удушающими, как и духи, которыми она опрыскивает себя перед тем, как уйти на работу, чтобы забить исходящий от клиента запах страха. — Я знаю, что тебе пишет отец, но это неправда. Тебе нужно общество — физическое общество детей твоего возраста. Потому что ты натуральная, а не какой-то искусственный уродец, несмотря на всю начинку в твоем черепе. А натуральным детям, таким, как ты, нужна компания, иначе они вырастут странными, с отклонениями. Ты ведь так много для меня значишь! Я хочу, чтобы ты выросла счастливой, а этого не произойдет, если ты не научишься ладить с детьми своего возраста. Ты станешь киберуродцем, Эмбер. Чтобы сохранить душевное здоровье, ты должна ходить в школу, укреплять свою ментальную иммунную систему. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, правильно?
Это грубый моральный шантаж, прозрачный, как стекло. Откровенная манипуляция. Но логический блок предостерегает Эмбер, обращая внимание на эмоциональное состояние матери, намекающее на вероятность рукоприкладства, если она поддастся на уловку: мать возбуждена, ноздри слегка расширены, дыхание учащенное, щеки покраснели. Эмбер — в комбинации со вживленным в голову блоком и метакортексом[2]распределенных киберагентов — в свои восемь лет уже достаточно взрослая, чтобы моделировать, предвидеть и избегать телесных наказаний, но ее миниатюрный вид провоцирует взрослых, которые росли в более примитивную эпоху. Она вздыхает, надувает губки, чтобы дать матери понять: соглашаться дочь не желает, но подчиняется силе.
— Ну… ладно. Если ты так хочешь…
Мать встает, глаза смотрят куда-то вдаль — наверное, велит «Сатурну» прогреть двигатель и открыть ворота гаража.
— Да, я этого хочу, глупышка. А теперь пойди надень туфли. Заеду за тобой после работы. Кстати, у меня есть для тебя сюрприз: сегодня вечером поедем вместе смотреть новую церковь. — Она улыбается, но улыбка не достигает глаз. — Ты будешь хорошей девочкой, договорились?
Имам молится в гироскопически стабилизированной мечети.
Его мечеть не очень велика, и имам в ней единственный правоверный: он возносит Аллаху молитву каждые семнадцать тысяч двести восемьдесят секунд[3]. Он передает по Сети приглашение на молитву, но в пространстве за Юпитером нет других верующих, и на его призыв откликнуться некому. Время в промежутках между молитвами он посвящает неотложным проблемам жизнеобеспечения и учебе. Ученик Хадита и специалист по системам, основанным на знаниях, Садек участвует в совместном проекте с другими муджтахидами, создающими пересмотренные и согласованные версии всех известных иснад, чтобы создать основу для исследования сути исламской юриспруденции с новой перспективой — той, которая им отчаянно потребуется, если произойдет долгожданный контакт. Если инопланетяне ответят. Может быть, они сумеют разъяснить досадные вопросы, которые терзают ислам в век ускоренного сознания. А на плечи Садека, представителя ислама на орбите вокруг Юпитера, эти вопросы давят особенно тяжко.
Садек — худощавый мужчина с коротко остриженными черными волосами и выражением постоянной усталости в глазах: в отличие от команды хабитата, он один на один со своим кораблем. Первоначально его корабль был иранским отделяемым блоком китайской капсулы «Шеньчжоу-В», с китайским же модулем космической станции типа 921, приклепанным на его хвостовую часть. Однако эта неуклюжая конструкция, словно созданная в шестидесятых годах двадцатого века (блестящая алюминиевая стрекоза, совокупляющаяся с банкой «кока-колы»), имела на носу кокон с хитроумными очертаниями. То был плазменный парус типа М2Р2, построенный на орбите одним из предприятий «Daewoo»; он донес Садека и его тесную космическую станцию до Юпитера всего за четыре месяца, подгоняемый солнечным ветром. Его присутствие здесь могло стать триумфом, однако Садек страдал от острого одиночества — когда он направил зеркала своей компактной обсерватории на «Сенджер», то был поражен его размерами и продуманной внешностью. Уже сам размер корабля свидетельствовал о преимуществе европейского финансирования — полуавтономных инвестиционных фондах с различными протоколами бизнес-циклов, которые сделали возможным развитие коммерческого исследования космоса. Пророк, да пребудет с ним мир, осудил ростовщичество, но наверняка бы задумался, глядя на то, как эти «двигатели капитализма» демонстрируют свою мощь над Большим Красным Пятном.