Пещера пуста. Нет ни сокровищ, ни скелетов, ни Драго. И не надо большого ума, чтобы понять: он решил, что я предала его. А разве нет? Недаром немцы говорят: «Что знают двое, то знает и свинья»… Как я посмела рассказать?! Вновь, как и сотни лет назад, он сменил свое жилище. А мне оставил на память лишь браслет месопотамской принцессы и консервированного любовника.
Я ложусь на пол возле костра, и слезы начинают душить меня. Неужели я больше никогда его не увижу?.. Я буду искать. Хотя бы для того, чтобы объяснить ему: я не предавала. Пусть я потрачу на поиски жизнь, зачем она мне теперь?.. Я закрываю глаза, чтобы только не видеть жутко-счастливую улыбку Сергея.
…Мне снится, будто я листаю «Энциклопедию», нахожу статью про магическую жемчужину, убеждаюсь, что все в ней правда, читаю дальше, и мне становится ясно, где и как разыскать Драго… И от радости я пробуждаюсь. А от жара и треска горящего хвороста просыпаюсь окончательно. Костер полыхает вовсю. Я отодвигаюсь, сажусь…
Держа в лапе плеер, Драго, с наушниками на голове, сидит напротив меня. Я вскакиваю на ноги, делаю к нему шаг… Нерешительно останавливаюсь, снова опускаюсь на пол.
— Драго, милый, — говорю я. — Прости меня. Я не хотела, честное слово…
— Не слыш-шу! — перебивает он меня и показывает когтистым пальцем на наушники. Потом снимает их и спрашивает:
— Наташ-ша, этот Бах, он ч-человек?
— Конечно, — смеюсь я сквозь слезы. — А кто же еще?
— По-моему, драк-кон, — качает он головой. □
Роберт Чейз
НЕВИДИМКИ
В час ужина студенческая столовая превращалась в дискуссионный клуб: критиковали профессуру, обсуждали учебные программы. Студенты английского факультета безжалостно поносили преподавателей, чье отвращение к собственному предмету достигало такой степени, что они готовы были разорвать его в клочья. Студенты-юристы иронически отдавали должное профессорам, способным вывернуть 14-ю поправку в оправдание того, что в данном месяце считалось политически корректным.
В этот вечер пришел черед Джули Хендерсон. Остренькие черты лица девушки напомнили Рику Уорнеру гремлина на картинке, которую он видел давным-давно. Тип прически явно выбрала для нее мать, когда девушке было не больше десяти лет. Сердитые глаза неопределенного цвета щурились на мир сквозь очки в темной оправе.
— На своей родине, в Колорадо, я часто бродила по нагорьям. По ночам я глядела на небо и поражалась его безмолвному блистанию. Мне казалось, что нет ничего заманчивее, чем работать в обсерватории и все глубже заглядывать в ночь. Я читала научно-популярные книги, и астрономия представлялась мне изумительной, уже почти собранной мозаичной картинкой.
— А теперь? — осведомился Рик, заглатывая неаппетитный горошек.
Страдальческий вздох.
— А теперь картинка рассыпалась ко всем чертям.
— Ну, не сгущай краски, — сказал Рик, стараясь, чтобы голос звучал сочувственно.
Джули раздраженно схватила салфетку и нарисовала круг.
— Вот Вселенная. Со всем, что она включает.
— Угу. — Мясной рулет вкусом уступал вате, что, впрочем, если вспомнить прошлые подвиги университетской столовой, было, наверное, к лучшему.
— Вот этот радиус показывает пропорцию тяжелых элементов во Вселенной. То, из чего в основном состоим ты, я и планеты. Не более трехсотой доли процента. Этот клинышек — звезды. Полпроцента. Свободный водород и гелий составляют сногсшибательные четыре процента.
Рик нахмурился, ощущая, что он кое-что упустил.
— Ну а остальные… э… девяносто пять процентов?
— Эту часть, — сказала Джули, очерчивая солидный сегмент, — принято считать темной материей. А вот этот сегмент, то есть почти треть целого, возможно, темная энергия.
Салфетка порвалась, едва Джули попыталась заштриховать долю темной энергии, но ручка продолжала двигаться взад-вперед, пока салфетка не превратилась в сплошную бахрому.
— А не объяснишь ли ты словами, понятными жалкому биологу, что такое темная материя и темная энергия? — спросил Рик.
Клокочущему смеху Джули позавидовала бы даже колдунья из «Белоснежки». Студенты за тремя соседними столиками обернулись, несколько секунд испуганно смотрели на нее и лишь после этого возобновили свои разговоры.
— Никто не знает! Никто ни малейшего понятия не имеет! А вернее, всяческих идей хоть отбавляй, причем подавляющее большинство ближе к метафизике и теологии, чем к тому, что я считаю наукой. Мы беспомощны, будто слепые котята, а нас тычут носом в факт, что в самом лучшем случае нам известно пять процентов происходящего.