— Там, внизу, подъемник…
— Ага, — Тележкин приник к окну, пытаясь разглядеть что-то в полумраке. — Понятно… Ну все, пошел!
— Куда?! — простонал я.
— Как куда? Туда, в камеру!
— Погоди, Саш. Не глупи… — я без сил плюхнулся на стул. — Шутка это была, понял? Прикол! Никого мы ни в какое прошлое не посылаем. Эксперинем…тируем пока только на металлических болванках. Смещаем вер…ктор на несколько миллисекунд…
— А че так мало? — удивился Тележкин.
— А то!.. — я потер лицо ладонью. — Не помню точно… В общем, последствия могут быть. Опасно, понимаешь?
— Конечно, опасно! Додумались тоже — железные болванки в прошлое закидывать! А если она там кому по голове? Послали бы знающего человека, он на месте, поди, разобрался бы с последствиями!
— Может быть… — я закрыл глаза. Пультовая вдруг накренилась и пошла кругом. — Лет через пятьдесят, не раньше… а сейчас — поспать бы…
— Погоди спать!
Что-то тряхнуло меня, я снова открыл глаза.
— Чего надо? Эскскурсия закончена. Иди домой. А я здесь, на диванчике…
— Не сразу! — Тележкин крепко держал меня за ворот. — Сначала покажи, как выставляешь триста параметров!
— Пжалста! — я не глядя ткнул пальцем в клавишу.
Экраны осветились, услужливо предлагая ввести новые данные.
— Геомагнитная кривая сегодня паршивая…
— Ничего, как-нибудь… — Саня, казалось, совсем протрезвел, — мы же не по правде, а так, для проверки. Вдруг ты разучился?
— Да сам ты темень необразованная! Разучился! Напряженность поля, скажем, двести, импульс — два по семь гиг… Вектор обратный, модуль — миллисекунд… сколько?
Тележкин смотрел на меня, что-то прикидывая.
— А до восемнадцатого года сколько в миллисекундах?
— Дался тебе этот восемнадцатый год! Ну, считай: две тысячи три минус тысяча девятьсот восемнадцать, умножить на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят, еще на шестьдесят, да на тысячу… — я с трудом попадал в клавиши, — будет двести шестьдесят восемь тысяч пятьдесят шесть на десять в седьмой.
— Че-то до хрена… — Саня глотнул из бутылки.
— А ты хотел!.. Так испаритель выставляем по макси… муму… му-му! Хе!
— Не отвлекайся!
— Полезная масса — один килограмм…
— Чего это — один?! Пиши — восемьдесят пять! Или слабо твоей жлыге?
— Да ей хоть тонну давай! Все полезно, что в камеру пролезло… Ха-ха!
Пальцы мои автоматически находили нужные кнопки, хотя перед глазами плыло уже не на шутку. Ничего! Я ему покажу, как я разучился! Дубина пэтэушная…
— Готово! Вот тебе поле, — я шлепнул пятерней по экрану монитора, на котором было изображено нечто вроде паутины с запутавшимися в ней мигающими числами. — Разучился! Да я пять лет за этим пультом сижу! Без меня ни одного экс…принемен… ну, ты понял.
— Ага, — Тележкин впился глазами в картинку. — А красная кнопка где? В смысле — пуск?
— Никаких пусков! Если в эту точку… то есть в камеру, — я махнул в сторону зала, — поместить образец, то образцу придет… что? В смысле — улетит он к едрене бабушке! Безо всяких кнопок.
— А назад вернется?
— А куда ж ему деваться с подводной лодки! Флуктуация-то затухающая! Хотя тебе не понять…
— Да мне и не надо! — легко согласился Саня. — Спасибо тебе, приобщил. Пойду я домой, поздно уже…
— Вот это правильно, — я положил голову на теплую клавиатуру. — И я пойду… скоро…
— Ну, давай на посошок! — Саня булькнул у меня над ухом остатками выпивки.
— Ни за что… — простонал я. — Мне хватит…
— А за науку? Один глоток! Увидишь, как сразу взбодришься! Давай за эксперимент! За эксперимент нельзя не выпить!
— За экс…применент… можно. А то он не выговаривается… — я открыл глаза, но увидел только бутылку в протянутой руке.
— Ну, пожелай мне удачи, что ли! — потребовал Тележкин из тумана.
— Удачи тебе, Саня… — сказал я, взял бутылку и сделал глоток…
Разбудили меня дежурные электрики. Сквозь адскую головную боль я долго не мог сообразить, зачем они светят мне в глаза своими фонарями, потом понял: в пультовой и за окном, в зале тороида, стояла кромешная тьма, и только желтые пятаки света выхватывали из нее знакомые предметы. Круги были похожи на ломтики лимона, от них явственно разило коньяком. Мне стало совсем плохо.
— Весь институт отрубился, — сказал седой электрик.
— И телефоны молчат! — радостно сообщил молодой. — Неслабо где-то коротнуло!
— А ты чего на работе? — с подозрением спросил седой.
— Да так, засиделся… — непослушный голос выдавал хрипы и сипение, мало похожие на слова.
— Я и по духу чую, что засиделся! — седой с осуждением оттолкнул пустую бутылку, подкатившуюся ему под ногу. Где-то под пультом жалобно мяукнул Лоренц.
— Нажрутся, а потом в электроустановки лезут… Включал чего?
Я оглядел черные экраны, поблескивающие в луче фонаря. Интересно, я сначала их отрубил, а потом сам отрубился или… наоборот? Ни черта не помню!
— Один пил или с компанией? — спросил седой, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.
Ох! Я вдруг вспомнил. А Саня-то где? Хотя… Нет, он, кажется, ушел раньше.
— Вроде один…
— А вот это плохо! — наставительно сказал молодой. — Пьянство в одиночку — первый признак алкоголизма.
— Шел бы ты домой, парень, — седой похлопал меня по спине. — Нечего тебе здесь делать! Еще шею сломаешь в темноте. Давай мы тебя до выхода проводим…
Они решительно подхватили меня под руки, освещая путь фонариками, повели по коридорам, переходам и лестницам института, ставшего вдруг пустым и мертвенно-гулким, как развалины древнего храма, и наконец вывели за проходную.
— Отоспись как следует, — сказал седой на прощание. — У тебя еще все воскресенье впереди. В обед бутылочку пива можно. А с понедельника завязывай…
Пошатываясь и дрожа от похмельной прохлады, я побрел через парк, отделяющий территорию института от населенных кварталов. В парке тоже было темно, хотя обычно там горят фонари. Если бы не луна, маячившая в просвете между деревьями, не знаю, как долго я плутал бы среди стволов. Через каждые десять — пятнадцать шагов мне приходилось останавливаться и отыскивать ее в небе. Неожиданно она пропала совсем. Я сделал еще несколько шагов по инерции и вдруг больно натолкнулся на что-то твердое. Это была стена дома. Я оказался в городе, не заметив, как вышел из парка. Здесь царила все та же тьма, ни одно окно не светилось, фонари торчали черными столбами на фоне смутно прорисованных громад домов.
Похоже, весь город вырубило.
Идти по темным улицам было жутковато. Казалось, город вымер, и теперь я вечно буду бродить здесь один… Хотя — нет! Вон впереди какой-то неясный силуэт. Настолько бледный, что не поймешь, есть он там или нет… Да, вот я уже слышу его шаги. Человек спешит, торопится. На работу, должно быть. В ночную… Только вряд ли удастся ему сегодня поработать, без света и электричества. Кстати, надо спросить, может, он знает, что произошло со светом…
Я уже открыл было рот, чтобы поздороваться, как вдруг заметил нечто странное. Темный силуэт прохожего на мгновение загородил от меня луну, но она, как ни в чем не бывало, продолжала светить сквозь его голову!
От неожиданности я споткнулся и чуть не загремел носом об асфальт.
— Уй-йо мое!
Встречная фигура остановилась и вдруг произнесла голосом Тележкина:
— Бачило, ты?
— Саня? — я изо всех сил помотал головой, стряхивая дурацкое наваждение. — А ты чего тут делаешь?
— Что делаю! Тебя ищу! С самого, считай, возвращения!
— Возвращения — откуда?
— Оттуда! Не спрашивай, а то поседеешь! — он схватил меня за руку. — Пошли, надо поговорить!
Ничего не соображая, я бежал за ним, поминутно запинаясь о кочки и рытвины, бордюры и камни, и когда наконец плюхнулся на диван в его комнате, перед глазами у меня плавали разноцветные круги.
Саня принес с кухни зажженную свечу.