Однако нет худа без добра: если б Ирка со мной не развелась, я бы, наверное, по сию пору с ней воевал. А так — наслаждаюсь счастьем во втором браке… нет, все-таки англичанки удивительные женщины! Сдержанны, независимы, практичны, правдивы. И никаких тебе истерик: за прожитые со Сьюзен два года мы поссорились ровно один раз, и продолжалась эта ссора меньше десяти минут.
Тем не менее когда я вылезал из машины во дворе нашего дома, на душе у меня скребли кошки. Причем, непонятно, почему — ведь я не чувствовал за собой никаких грехов! Кто виноват, что в меня влюбилась фея?… (Тщательно проинструктированная Мари сидела, как мышь, у меня за пазухой; время от времени я чувствовал ее возню.) И вообще: кто сказал, что фея в меня влюбилась?…
Когда я поднимался на крыльцо, дверь распахнулась.
— Здравствуй, дорогой.
Я залюбовался своей женой: гладко причесанные волосы, выглаженная до последней складки одежда.
— Здравствуй, дорогая.
Мы поцеловались, я вошел в дом.
— Ты вернулся на два дня раньше… что, неинтересная конференция?
— Да так… — сказал я фальшивым голосом и, чтобы исправить впечатление, повертел рукой. — Приму душ — расскажу.
— Ужин в духовке, — сказала Сьюзен. — Я накрою стол через пятнадцать минут.
— Джэнет спит? — Да.
Я поднялся к дочери: малышка спала, засунув в рот большой палец. Поумилявшись несколько секунд, я пошел в супружескую спальню. Там было тепло и пахло лепестками роз (Сьюзен никогда не забывает положить сухие цветы на трюмо). Бросив сумку в угол, я сел на постель, стянул свитер и распахнул рубашку.
— Выходи, — прошептал я.
Мари выползла мне на колени. От долгого пребывания за пазухой волосы ее свалялись… и вообще, вся она была какая-то помятая.
— А пахнет-то здесь как!.. — фея демонстративно зажала нос. — Терпеть не могу запах мертвых цветов.
— Не брюзжи, — отмахнулся я. — Я сейчас пойду в душ, а ты посиди в шкафу.
До пререканий Мари не снизошла: гордо вскинув подбородок, она залетела в шкаф, уселась на верхнюю полку и стала прихорашиваться. Осторожно прикрыв дверцу, я пошел в ванную.
Через пятнадцать минут, приглаживая мокрые волосы, я спустился в столовую. Стол был уже накрыт, верхний свет — погашен, свечи — зажжены.
— Ты хотел рассказать о конференции, дорогой, — Сьюзен поставила жаркое на стол. — Ой, что это?…
Удивленно выпрямившись, она уставилась на сидевшую на моем плече фею.
— Это что — подарок для Джэнет?… — Сьюзен подошла поближе и усмехнулась: — Впрочем, что я говорю?… Эта кукла, верно, куплена в секс-шопе, — поджав губы, она попыталась снять Мари с моего плеча…
— Сами вы куплены в секс-шопе! — окрысилась фея, взмывая в воздух.
Сьюзен отдернула руку и побледнела… я обхватил ее за талию и усадил на стул. Мари сердито кружила под потолком — пламя свечей на каминной полке колебалось в такт. По стенам метались тени.
Впрочем, через минуту английская невозмутимость вернулась к моей жене.
— Рассказывай, не пропуская ни одной подробности, — приказала она.
В спальне было темно. Аромат розовых лепестков клубился вокруг, смешиваясь с ночной свежестью из форточки.
— Она мне совсем не нравится, дорогой.
Я повернул голову: приподнявшись на локте, Сьюзен глядела мне в лицо блестящими немигающими глазами.
— Почему?
— Потому что она лжет.
— Лжет?… — удивился я. — О чем?
— Обо всем, — Сьюзен придвинула подушку к спинке кровати и откинулась на нее. — Лжет, что потерялась. Лжет, что не может вернуться… — она помолчала. — Странно, что ты этого не замечаешь.
— А что здесь замечать? — пожал плечами я. — Ты думаешь, что Мари лжет; я думаю, что говорит правду… ни ты, ни я доказать ничего не можем.
— Здесь и доказывать ничего не надо, — Сьюзен хмыкнула. — Вспомни ее россказни — там же сплошная путаница!.. Например: как вас отыскал ее бойфренд?
— Она же объяснила, — сказал я. — Он погнался за орлом, но догнать не смог — и когда подлетел к пляжу, то Мари уже беседовала со мной. А у них такой закон: людям без крайней нужды не показываться — вот он и…
— Тогда почему он напал на тебя на следующий день? — перебила Сьюзен. — Закон отменили?
— Мари говорит, что он обезумел от ревнос…
— В том-то и беда, — опять перебила Сьюзен, — что ты веришь всем заверениям этой Мари.
— А по-моему беда в том, что ты меня ревнуешь, — начал закипать я (уж больно этот разговор напоминал наши разборки с Иркой). — Причем совершенно необоснованно. Неужели ты боишься, что я изменю тебе с двадцатисантиметровой феей? — я саркастически рассмеялся.
Прежде чем ответить, Сьюзен выдержала паузу.
— Не знаю я, чего боюсь. Но я вижу, что она использует все женские хитрости, существующие на свете: прикидывается беспомощной, требует, плачет… Я чувствую: ей чего-то надо!
— Чего?
Еще одна пауза.
— Не знаю.
— Тогда скажи, что я, по-твоему, должен сделать?
— Сдай ее в музей, — Сьюзен вдруг рассмеялась: — Помнишь тот музей в Санкт-Петербурге?… Ну, с заспиртованными двухголовыми младенцами…
— Ценю твое остроумие, — кисло отвечал я, — но эта шутка мне не нравится. Я не вижу, почему мы должны относиться к Мари хуже, чем твое правительство относится к беженцам из Конго… — Я попытался придать голосу рассудительную интонацию: — Возможно, нам удастся отыскать другую колонию фей, и мы пристроим Мари туда.
Сьюзен промолчала. Она отодвинула подушку от спинки кровати и легла, укрывшись до подбородка. Стало тихо.
Я придвинулся к ней поближе.
— Я по тебе соскучился, — неуверенно протянув руку сквозь темноту, я погладил Сьюзен по щеке.
— У меня болит голова, дорогой, — холодно отвечала моя жена.