— Зачем? — Инга повернулась на другой бок, и Питер услышал не слова ее, оставшиеся непроизнесенными, а мысли — медленные, угасавшие, на грани сна и бодрствования.
— Наверное, чтобы стать хозяевами Земли, — сказал он. — Дед надеялся, что они смогут помочь. А им нужна власть. Пока люди обладали разумом, они боялись начать вторжение. Теперь только такие, как мы с тобой, могут сопротивляться.
— Глупости, — подумала Инга. — Питер, родной мой, давай спать.
Ты ошибаешься. Ты перевернул все с ног на голову. Никто не собирается вторгаться на Землю. Никто не отнимет у нас с тобой возможности выбора. Я выбрала тебя, ты — меня, мы проживем сто лет…
— Как мыши в мышеловке.
Инга молчала, и мысли ее во сне стали совсем неразборчивыми. Питер прижался к девушке, обнял ее, она тихо вздохнула, сон опустился на них, и пока они спали, Фасси, которому почему-то спать совсем не хотелось, бродил по поляне, принюхивался к каждой травинке, поднимал ногу у каждого дерева, а потом над поляной взошла странная луна — зеленая, как салат, и пса тоже сморил сон, заснул он там, где стоял, а когда занялся рассвет, резво вскочил на ноги и заскулил, давая знать людям, что пора просыпаться.
Голод по-прежнему не ощущался. Может, нужные вещества были растворены в воздухе и впитывались легкими? Питер не знал, возможно ли это с точки зрения физиологии, но ни есть, ни пить не хотелось, и с отсутствием желания исчезла необходимость в важнейшем для человека выборе — выборе пищи.
— Так постепенно все и будет, — сказал Питер утром. — Выбор пищи. Выбор подруги.
— Ты еще хочешь выбирать? — вскинулась Инга.
— Нет, — усмехнулся Питер. — Но ведь и выбора нет, верно?
— Удивительно, — сказала Инга, — до чего мужчины непонятливы. Им все разжевываешь, а они делают неправильные выводы. Это так странно, это так меня всегда поражало…
— О чем ты? — нахмурился Питер.
— Ты сам сказал, что мы не на Земле. Это солнце…
— И луна, — подсказал бродивший неподалеку Фасси. — Она была такая зеленая…
— Луна? — удивился Питер.
— Да, вы спали, она быстро взошла и быстро опустилась…
— Вот видишь, — сказала Инга. — Мы не на Земле.
— Значит, Землю они уже захватили. А нас… Помню, дед рассказывал, как пришельцы похищали людей, увозили в своих кораблях и производили над ними опыты.
— Зачем им это было нужно? — раздраженно спросила Инга.
— Может, во время опытов они и узнали о нашей ахиллесовой пяте? Если лишить людей свободы выбора, то захватить Землю будет сущим пустяком.
— Не хочешь же ты сказать, что какие-то пришельцы сотворили с людьми такое!
— Раньше я думал, что они просто воспользовались ситуацией…
— Питер! — воскликнула Инга. — Помолчи, пожалуйста. Ты ничего не чувствуешь?
— Нет, — сказал Питер, оглядевшись и не увидев в окружавшем пейзаже ничего примечательного.
— Мужчины никогда не чувствуют главного, — пожаловалась Инга, обращаясь то ли к Фасси, которого она поглаживала по спине, то ли к кому-то невидимому, присутствовавшему здесь на правах равноправного собеседника.
— А что я должен чувствовать?
Девушка подняла руку и повела ею в воздухе, будто дотронулась до чего-то невидимого.
— Помолчи, — сказала она. — Постарайся ни о чем не думать. Слушай.
И Питер услышал.
Далекие голоса говорили о чем-то очень важном, шептали, бормотали, провозглашали, кричали, создавая тот шум, в котором невозможно выделить слова. Словно гул морского прибоя, когда волны шепчут, бормочут, кричат о своем, недоступном человеческому пониманию.
Голоса были вокруг, но Питер понимал, что это космический прибой, разбившиеся о поверхность планеты волны космического шума. Говорили не здесь, говорили там, в вышине, и Питер поднял глаза, хотя и не надеялся, конечно, разглядеть говоривших.
Небо… Теперь, услышав голоса, Питер увидел, что и небо стало другим: в полотне пространства будто зияли прорехи, сквозь которые в мир над Долиной проливались мысли, диалоги, идеи, знания, чей-то непонятый опыт и чья-то неиспользованная жизненная сила. С ясного неба шел невидимый, но ощутимый дождь, Питер поднял руки и подставил ладони, чья-то мысль упала в них и впиталась кожей, а еще был чей-то вздох и чье-то сильное ощущение, от которого у Питера мороз пробежал по коже, он прижал ладони друг к другу и прикрылся от дождя, как зонтиком. Капли чьих-то знаний стекали на траву, и Питеру показалось, что трава заблестела, как сверкает на солнце мокрый луг после сильного ливня.
— Теперь понимаешь? — спросила Инга.
— Ты… — сказал Питер. — Ты это почувствовала еще вчера?
Инга кивнула.
— Я только не понимала, что со мной происходит. Мне казалось, ты чувствуешь то же самое и потом объяснишь мне…
Питер смотрел вверх: солнце опустилось низко к горизонту, но казалось, что оно стояло над головой. Он мог увидеть звезды, для этого нужно было всего лишь не обращать внимания на свет, рассеянный в атмосфере. «Разве это возможно?» — подумал Питер и понял, что вопрос-то риторический. Возможно все.
Он присмотрелся и увидел звезды. Мириады звезд, далеких и близких. Голубых и красных. Спокойных и нервно пульсирующих. Из раскрытого окна на Питера смотрела Вселенная.
— Мне жаль их всех, — сказал Питер.
Солнце зашло, но Инга представила себе взметнувшееся к небу пламя костра, и они сели у огня, наслаждаясь теплом и запахом ночного луга.
— Ты думаешь, что первое на Земле разумное существо так же печалилось о своих потерявших разум клетках? — спросила Инга.
— Мы с тобой и сами клетки в организме человечества, только пока не потерявшие разум, — напомнил Питер.
— Ты боишься, — сказала Инга, — ты все равно боишься, что однажды, проснувшись, не сможешь понять, в каком мире находишься, и станешь таким, как они.
— Нет, — возразил Питер. — Я боюсь, что мы окажемся не достойны.
— Знаешь, о чем я мечтаю? — сказала Инга. — Что сюда, в Долину, опустится космический парусник, небольшой, с одной каютой, и мы с тобой — и с Фасси, конечно, — поднимемся на борт. Ты встанешь у штурвала, ветер надует парус, и мы полетим туда, куда ты захочешь, я буду тебя любить — мне этого достаточно, — а Фасси станет лаять, если на пути окажется какая-нибудь комета.
— Ну вот, — сказал Питер, — стоило тебе о чем-то подумать…
Это была не комета. То, что появилось в небе и быстро приближалось, издавая тихое жужжание, больше всего походило на ковер-самолет из сказки о маленьком Муке, которую дед Борис рассказывал Питеру, когда тот был маленьким.
На ковре сидел, поджав под себя ноги, старичок ста лет. Питер дал бы ему и двести, но знал: столько лет люди не живут и никогда не жили, разве что в библейские времена, но тогда и люди были другими, и нравы, и биология, конечно.
Старик был одет в точности так, как дед Борис в последний день его жизни, и потому Питер решил, что, скорее всего, гость не был одет вообще, а широкая майка поверх потрепанных штанов возникли в его воображении. Инга видела, может быть, совсем иное облачение, а Фасси, бесхитростный пес, видел, наверное, старика обнаженным.
Ковер-самолет опустился на траву, но старик остался сидеть.
— Это Инга, — сказал Питер, приветливо улыбнувшись. — Мое имя Питер, а это наш пес Фасси. Мы здесь недавно и многого не понимаем. А как зовут вас?
Старик внимательно выслушал приветствие и произнес, не разжимая губ:
— С вами говорит программа генетических исключений. Если вас не устраивают природные условия, созданные в предложенном вам секторе, вы можете заявить претензии и выбрать сектор, наиболее полно соответствующий вашему представлению о норме.
— Программа… — сказал Питер. — Вы не существуете на самом деле?
— Существую, конечно, — обиделся старик. — Повторяю: с вами говорит программа…
— Да-да, — перебил Питер. — Генетические исключения.