В этот момент из дома выскочил Северин. Признаться, мне стало жутко от одного его вида. Лицо доктора перекосила страшная гримаса, волосы торчали во все стороны. Я попятился, залепетав нелепые оправдания. В воспаленных глазах доктора сверкнула злоба. Он бросился к камням и, упав на колени, принялся разгребать кучу под батисферой, крича про точную настройку и годы работы.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Случилось? — взвизгнул Северин. — Я потратил годы на то, чтобы создать и настроить фонограф. Он уже был у меня в руках…
Я был озадачен. Ничего не понимали и Густав с Людвигом.
— Смотрите, что вы наделали!
Северин бережно достал из камней стеклянный цилиндр, заполненный желтой жидкостью, которая сочилась из большой трещины. Одну из тех колб, что я видел ночью. Игуана извивалась, путаясь в проводах и собственных внутренностях. С ужасом смотрел я на бьющееся сердце. При свете дня она выглядела гораздо ужасней и противней — тело распухло, блестящая чешуя выцвела и отслаивалась, осыпаясь на дно цилиндра. От колбы отходил толстый кабель, теряясь среди камней.
— Что это? — раздался за спиной дрожащий голос Людвига.
Северин криво усмехнулся.
— Хотите сказать, что это было? Приемник фонографа. Лучший из всех, Какие мне удалось сделать. Без него все бессмысленно.
— Без фонографа?
— ДА! — ученый швырнул колбу в батисферу. — Без фонографа! Думаете, это просто? — он схватил горсть камней. — Думаете, его можно поймать на удочку?
— Поймать? Кого поймать? Особенную рыбу?
Северин расхохотался.
— Особенную?! О да — Левиафана. Зверя бездны!
Я кивнул. Стоило бы догадаться, что в своей гордыне Северин не станет размениваться на мелкую рыбешку. Это для нас топорики и ха-улиоды были чудом — для него же они ровным счетом ничего не значили. Доктор тем временем продолжал:
— Я сделал кальмара, но на эту наживку он не клюнул. Для него это было слишком мелко. И тогда я понял — он придет только на зов равного себе. На свой собственный зов. Я потратил годы на то, чтобы вновь зазвучала его песнь. Песнь, миллионы лет заключенная в камне, с тех времен, когда он безраздельно владел пучиной. Я построил этот фонограф. Я смог прочитать звуки, скрытые в тверди. Я провел сотни экспериментов, чтобы найти животное, способное стать лучшим приемником. Я нашел его песнь. И вот, когда он был почти у меня в руках… Теперь все начинать с начала…
— Да что вы им объясняете, — вдруг заверещала госпожа Феликс. — Я все сама видела. Они каждую ночь ходили, камни ваши воровали. Это они специально сделали — вам помешать хотели. У них аура черная, я в кристалл смотрела. Как прознали, что я догадалась об их коварных замыслах, так чуть не убили. Чудом спаслась…
Северин даже не взглянул на нее. Он разжал пальцы, камни упали на землю, и тут же в руке сверкнул скальпель. Доктор шагнул к нам, но в этот момент смотритель со всей силы ударил его в челюсть. Северин упал, и Густав, наступив ему на ладонь, отнял оружие.
— Ублюдок, — прошипел смотритель. — Сумасшедший ублюдок. Ты хоть представляешь, кого ты хотел разбудить?
Северин корчился среди камней и бормотал что-то бессвязное.
Густав схватился за провод и резко потянул, вырвав из груды камней еще одну колбу с ящерицей. Удар ботинка оборвал мучения игуаны. Я бросился к дому Северина. Распахнув раму, я влез в окно и принялся выбрасывать на улицу колбы, которые Густав и Людвиг тут же разбивали. Госпожа Феликс поспешила скрыться.
Когда мы закончили, Густав устало прислонился к батисфере. Руки его тряслись. Он поднял один из булыжников и усмехнулся.
— А ведь я видел во сне такую тварь…
Он передал мне камень — на шершавой поверхности отпечатался трилобит.
Начал накрапывать дождь.
К вечеру погода окончательно испортилась. Тяжелые тучи висели низко, почти сливаясь с волнами. Молнии вспыхивали почти ежеминутно. Косой дождь неистово барабанил в окна.
Мы сидели в каморке под маяком и пили теплый ром. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я смотрел на море. Волны вздымались, тянулись к небу с непостижимой яростью, и за каждым новым валом мне чудился Левиафан, бесконечно древнее чудовище, всех тварей завершенье.
Неожиданно мое внимание привлек огонек, вспыхнувший на пляже. Присмотревшись, я понял, что это свет фонаря. Но только полный безумец решился бы выйти к морю в такую погоду.
— Северин!
Выскочив за порог, мы побежали к пляжу. Дождь хлестал по щекам. Я тут же вымок до нитки, ветер валил с ног. Я падал, раздирая колени и ладони, но вскакивал и продолжал бежать. Если это действительно был доктор, в чем я не сомневался, медлить было нельзя.
Бег прекратился внезапно, и мы, задыхаясь, остановились перед доктором. Северин возился с моторной лодкой, скидывая в нее непонятные приборы. Из-за бортов выглядывала труба граммофона, заполненная камнями. Северин нас не заметил. Должно быть, поломка механизма окончательно подкосила ученого. На его лице маской застыло безумие.
— Доктор! — заорал Густав.
Северин резко развернулся, вскинув руку. В свете молнии блеснул пистолет. Гром заглушил выстрел. Людвиг дернулся, схватился за плечо и медленно осел на песок. По рубашке расползлось темное пятно. Мы бросились к изобретателю. Людвиг растерянно переводил взгляд с меня на смотрителя.
— Я умру?
— Черта с два, — огрызнулся Густав.
— Ну что? — хохотал Северин. — Кто еще хочет меня остановить? Есть желающие?
Он выстрелил в воздух. С каждой молнией лицо доктора вспыхивало бледно-зеленым светом. Густав выругался. Северин навалился на лодку, но смог лишь слегка сдвинуть ее.
— Вы двое, — он ткнул стволом в нашу сторону.
— Доктор, одумайтесь, — прокричал я. — Это безумие… Самоубийство!
— Заткнись! — взвизгнул Северин и снова выстрелил в воздух. Людвиг вздрогнул.
— Бесполезно, — покачал головой смотритель. — Он окончательно свихнулся.
— Быстрее!
Северин забрался в лодку. Мы с Густавом столкнули ее в воду. Суденышко билось в волнах, словно предчувствуя скорую катастрофу.
— Доктор, это же верная смерть…
— И что ты знаешь о смерти?
Холодный ствол уперся мне в лоб. Лицо доктора оказалось совсем рядом. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел ничего, кроме пустого, всепоглощающего безумия.
Я так и не понял, почему Северин не выстрелил. Неожиданно он опустил пистолет и бросился на корму. Я попятился. Северин истерично дергал за шнур, заводя мотор, и попытки с пятой это ему удалось. Разрезая волны, лодка устремилась в море.
Мы выбрались на берег. Людвиг был совсем плох. Скорчившись на песке, он что-то шептал.
— Держись, парень, — наигранно бодро сказал Густав. — От дырки в плече еще никто не умирал.
Мы подняли его и направились к маяку. Напоследок я обернулся. Лодка Северина упорно боролась с волнами. Густав проследил за моим взглядом.
— Бедняга. Все-таки простых шуток ему было мало.
Я до сих пор не могу сказать, что произошло в следующее мгновение. Была ли это большая волна, или же Северин действительно разбудил Левиафана и тот явился на зов. Над лодкой нависла огромная тень и обрушилась, увлекая за собой суденышко. Я тщетно всматривался в бушующее море, силясь хоть что-нибудь разглядеть среди беснующихся вод. На долю секунды мне показалось, что над волнами промелькнула голова, но тут же очередной вал накрыл ее, и Северин скрылся там, где скверну жжет пучина.
Эндрю Вейнер
Новый человек
Доктор Сигал, слегка хмурясь, развернул манжету тонометра.
— Так плохо? — встревожился Лиман.
— Да нет. Вполне приемлемо. Нижняя граница нормы. Несмотря на заверения, в голосе доктора не слышалось оптимизма. Скорее, недоумение.
— Все же пока необходимо строгое врачебное наблюдение. Но состояние определенно улучшается.
— Здорово! — обрадовался Лиман. Доктор, близоруко щурясь, уставился в свои записи. Все в точности как он помнит: последние несколько лет давление Стивена Лимана стабильно поднималось. Всего три месяца назад оно приблизилось к верхней границе нормы. Учитывая тяжелую гипертоническую наследственность, а также вспыльчивый характер пациента и постоянные стрессы на работе, доктор Сигал не без оснований ожидал того дня, когда Лимана придется отправить в клинику.