На один миг захотелось разоблачить самозванца. Но только на один миг. Максим не издал ни звука.
И сейчас же услышал в наушниках свой собственный голос:
— Максим?
Пауза.
— Человек по имени Максим Волков, ты можешь говорить. Другие тебя не услышат, я об этом позаботился. Тебя услышу только я.
И тогда Максим решился.
— Вот что, — заговорил он почему-то шепотом. — Если только ты мне хоть чуть-чуть доверяешь… Слушай меня внимательно и делай, как скажу…
Стоит женщине захотеть, и она отравит существование кому угодно и где угодно. Хоть в раю. Вы думаете, коварный Змей уговорил Еву сжевать заповедное яблоко? Наивная отговорка, граждане судьи, лапша на уши да еще поклеп на ни в чем не повинное пресмыкающееся! Змей — существо флегматичное, очень ему надо подбивать глупых голых теток на борьбу с авитаминозом посредством изгрызания фруктов! Любому мужчине, обреченному на женское окружение, картина предельно ясна: Змея достали, сделав его жизнь невыносимой, и вынудили дать дурной совет. Дурной, собственно, для Евы и Адама, которых изгнали из Рая, но никак не для Змея, который там остался. А как бы вы поступили на его месте?
Да что там Рай! Нечего и говорить о нем. Для Максима наступил ад кромешный, и наступил он в ту минуту, когда Максим оказался наедине с обеими женами. Один против двух.
Сначала, правда, его держали отдельно и мучили дознанием: как оказалось, что он не нашел серпентийца, несмотря на продолжительные поиски? Куда тот мог подеваться? Какую степень опасности он может представлять? Мучили долго, вытягивали нервы, а в конце заставили корпеть над подробнейшим отчетом о пребывании чужака на борту «Вычегды». Тютюник бурчал, Хеншер орал, гендиректор остервенел и вымещал злобу на подчиненных, а Гутьеррес смотрел на Максима с тщательно скрываемым интересом, помалкивал и первым отбыл на Землю.
Потом отпустили и Максима. Сказать точнее — выгнали взашей. Вот тут-то и началось.
В рейсовом челноке «Луна — Стационар» было еще терпимо. Жены понимали, что мужа сейчас не тронь — разбудишь вулкан. А вот на Стационаре — «верхней площадке» космического лифта, где пришлось двое суток ждать очереди на спуск, — навалились всерьез. Гигантская станция, подвешенная на геостационарной орбите, кружилась вслед вращению Земли, как кордовая авиамоделька, по сплетенным из углеродных нанотрубок тросам бегали грузовые и пассажирские капсулы, а в крохотном боксе орбитальной гостиницы Максим подвергался словесной экзекуции. Когда уставала Барбара, за дело принималась Карина, и наоборот. Лесопилка работала безостановочно.
Максим пытался отмалчиваться. Иногда, выйдя из себя, орал, что не все на этом свете от него зависит, и вообще, надо еще посмотреть, кто в полной мере остался в дураках. Он ли? А может, кто другой, чином повыше? И с чего это дорогие женушки решили, что забавный чужак непременно погиб? Ах, не решили? Почему это «если он обиделся, то это ничем не лучше»? Очень даже лучше! Во-первых, он жив-здоров и просто слоняется где-то. Во-вторых, ну ее к шуту, эту чужаковатую забавность! Кто знает, какие у него в ассортименте забавы. Может, такие, от которых лучше держаться на расстоянии пары десятков астрономических единиц? С него станется! Чего хорошего можно ждать от живого организма, чьи биологические реакции протекают не на химическом и вряд ли даже на ядерном, а, скорее, на субъядерном уровне! Кто-то чихнет случайно, а от кого-то не то что молекул — протонов не останется…
Аргументы на жен не действовали. Ор помогал ненадолго. Максим терял силы.
Ну как было объяснить женам, что все устроено, может, не самым лучшим образом, но, несомненно, лучшим из возможных? Максим объяснил бы, будь он убежден в отсутствии прослушки. Но как раз в этом никакой уверенности не было. Объясниться позже — другое дело. И пусть сказано «хочешь ознакомить с тайной всех — доверь ее женщине», но и среди женщин попадаются такие экземпляры в русских селеньях… За Карину и Барбару — особенно за Барбару — Максим мог поручиться головой. Эти не выдадут. Но время объясниться с ними еще не пришло…
А к тому моменту, когда оно придет, мрачно думал Максим, многое может измениться. Карина, проникшаяся к чужаку почти материнскими чувствами, сгоряча уже успела заявить, что не желает жить с мужем-слизняком, мужем-приспособленцем, мужем-тряпкой. Ничего себе приспособленец! Много ли благ поимел он со своего «приспособленчества»? Перед кем теперь фактически закрыта дорога в космос — перед Хеншером, что ли?!