— Я округлила, — торопливо отозвалась Кэндес. — Одна из нас, — она кивнула на свою копию слева, — специализируется в математике. Сами понимаете, нас семеро, так что мы можем себе это позволить. В смысле, специализацию.
Мы хотели было возразить, что тоже имеем разные специализации, но я послала: Спокойно!
Ее специализация — занудство!
— Какая ты умная, — дипломатично заметила Меда. Мне даже не пришлось напоминать ей о нашем уговоре.
— Мне все так говорят.
Кэндес стояла так близко, что едкий запах ее химиомыслей щекотал ноздри, не давая сосредоточиться. Какая беспардонность — подходить так близко, что мешаются запахи мыслей! Мы, разумеется, не понимали, о чем она думает, лишь ощущали феромоны самодовольства. Код химиомыслей, передающихся касаниями рук и отчасти по воздуху, уникален для каждой цепочки. Легче всего понимать друг друга, соприкасаясь ладонями — там, где расположены сенсорные подушечки. Феромоны же — штука более общая, они передают эмоции и их оттенки. Их запахи зачастую понятны разным цепочкам, особенно если те — из одних яслей. Так что хоть наши мысли и не мешались, все равно стоять так близко — это хамство.
Она пока многого не понимает, — послала я, коснувшись левой руки Мануэля. — Она еще маленькая.
Мы в ее возрасте уже все понимали.
Надо быть терпимее.
— Пойдешь с нами купаться после обеда? — спросила Меда.
Кэндес отрицательно качнула головой, после чего надолго погрузилась в согласие. Мы чувствовали, как разливаются в воздухе ее мысли с резким и каким-то скользким запахом, и недоумевали: разве для купания нужно согласие?
— Мы не плаваем, — заявила она наконец.
— Ни один из вас?
И снова пауза, и снова касания рук — шлеп-шлеп-шлеп…
— Ни один.
— Что ж… А мы, пожалуй, искупаемся в пруду.
Запах усилился. Белобрысые головы склонились друг к другу, ладони сцепились на целых десять секунд. Неужели вопрос оказался столь сложным?!
В конце концов Кэндес приняла решение:
— Мы пойдем с вами, но бултыхаться в грязной воде не будем.
Меда ответила: «Как скажешь», а мы лишь пожали плечами.
После физики наступил черед биологии, и здесь уж матушка Редд не давала нам спуску. Ее ферма состояла не только из дома, двора с теплицей и лаборатории с генными анализаторами. Сто гектаров леса, окрестные пруды и поля — все это были экспериментальные площадки матушки Редд, и кое к чему она допускала и нас. Мы воссоздавали естественные экосистемы, заселяя их флорой и фауной в максимально точном соответствии с тем, что было до Исхода и генетических войн. Матушка Редд занималась созданием бобровых цепочек. Ну, а нам дозволялось выращивать утиные.
Кэндес увязалась за нами, чтобы поглазеть на наше последнее достижение — выводок утят, которые, как предполагалось, смогут обмениваться своими утиными химиомыслями. Прежде ученым удавалось модифицировать таким образом некоторых млекопитающих, а вот с другими хордовыми экспериментов пока не проводилось. Мы надеялись, что сможем представить свою утиную цепочку уже в конце лета, на Научной ярмарке.
Два модифицированных утиных выводка мы уже выпустили возле пруда и теперь каждое утро наблюдали за их поведением.
Бола бесшумно скрылся в камышах, нам же оставалось, затаившись, прислушиваться к его мыслям на ветру. Химиомысли — материя тонкая и на расстоянии едва уловимая, но, как следует сосредоточившись, мы все же могли понять, что он видит и думает.
— А где же утки? — обиженно протянула Кэндес.
— Ш-ш!
— Но я ни одной не вижу!
— Тише, а то ты их распугаешь!
— Ну, хорошо. — Четырнадцать рук демонстративно скрестились на груди.
От Бола повеяло изображением птенцов на берегу пруда. Желтые, еще покрытые детским пухом, они развлекались тем, что щипали друг друга клювиками.
— Смотрите! Один нашел клочок мха, и другие тут же прибежали!
Может, он позвал их кряканьем.
А может, это вообще совпадение.
Мы понаставили вокруг пруда феромонных детекторов, чтобы уловить малейший обмен мыслями внутри утиных цепочек. Но пока результат был нулевой, так что для доказательства наших теорий приходилось прибегать к наблюдениям.
— Ути-ути! Цып-цып-цып!
— Кэндес! — не выдержала Меда.
Утенок, который собирался забраться ей на руку, удрал подальше вместе со своими собратьями.
— Что?
— Оставь их в покое! Это наш эксперимент!
— Но я просто хотела потрогать…
— Они должны быть дикими животными, а не привязываться к людям.
— Отлично.
Кэндес развернулась и ушла, а мы, не веря своему счастью, смотрели ей вслед. В конце концов, мы проводили здесь каждое лето. Это была наша ферма!
Это лето будет долгим, — подумал Стром.
В тот день купаться мы отправились одни, а когда вернулись, обнаружили Кэндес в лаборатории — за созданием собственного утиного выводка.
Великолепно!
— Смотрите! — завопила она. — Я тоже делаю утяток!
Смотреть на это мы не имели ни малейшего желания, но я предложила проявить хотя бы формальный интерес.
Кэндес с гордостью продемонстрировала нам последовательность генов — модификацию той последовательности, которую матушка Редд использовала для работы с бобрами.
— Мы это уже пробовали, — заметила Меда.
— Знаю. Я просмотрела ваши записи. Но я добавлю новый обонятельный ряд.
Она просмотрела наши записи! Они были на запароленном компьютере!
Напрасно я призывала свою цепочку к спокойствию: лицо Меды исказилось от ярости.
— Что ж, удачи! — прорычала она, и мы выбежали вон.
Укрывшись в хлеву, слишком разъяренная для химиомыслей, Меда изрыгала проклятья вслух. Не привыкшие к таким бурным проявлениям эмоций свиньи взволнованно визжали и топали копытцами.
— Она украла наш проект! Да еще и рылась в наших записях! Нет, так больше нельзя!
— Она просто хочет помочь… — сказала я, но никто не купился на эту ложь. — Мы должны дать ей шанс.
Мануэль зарычал и выбросил в воздух злобную феромонную змейку.
— В конце концов, в ярмарке может участвовать любой желающий, — продолжала я.
Нужно что-то делать.
Но что?
Никто не смотрел на меня.
Нам нужно больше уток.
Насколько больше?
Намного.
Все повернулись ко мне, и согласие было как запах свежего хлеба. Я могла бы воспротивиться, но не стала. В конце концов, мне тоже хотелось выиграть конкурс!
— Хорошо.
Мы стащили в сарай все инкубаторы, которые смогли раздобыть в лаборатории. Правда, Кэндес все же успела заграбастать себе пару штук. Тогда мы подумали немного и из подручных средств смастерили еще дюжину.
В качестве генного материала мы выпросили в Институте у профессора Эллис самые свежие последовательности: для млекопитающих, рептилий, птиц — всё, что только можно было запихнуть в утиную ДНК. И вот, забросив все дела, мы принялись лепить яйца. Мы занимались этим ночью, и днем, и даже во время занятий. К тому времени, когда нас уже начало тошнить от одной мысли о яйцах, в инкубаторах их лежало больше двенадцати дюжин.
Мы рассчитывали, что хотя бы некоторые продемонстрируют что-нибудь такое, с чем не стыдно будет появиться на ярмарке. Соперничать с такими объемами Кэндес просто не сможет. Так что мы ее сделаем, это наверняка!
— И какие в них гены?
— Ну-у… — неуверенно протянула Меда.
Матушка Редд скептически обозревала длинные ряды утиных яиц. Инкубаторы мы спрятали в пустых стойлах, но не заметить свисающую с балок паутину проводов было довольно сложно.