И остатки капусты тоже.
* * *Со дня гибели отца прошло восемь месяцев. Мама не возвращалась с фронта уже третью неделю, и Валентина, решив, что она погибла, стала спать в ее постели. Поначалу, правда, ей было очень грустно и одиноко; она даже плакала, но потом привыкла. Свою собственную кровать — узенькую, но красивую — Валентина решила продать соседке с нижнего этажа. Та готова была дать ей за кровать четыреста граммов хлеба и сорок граммов масла, а когда Валентина сказала, что этого мало, согласилась добавить сто граммов сублимированной говядины. В последнее Валентине, впрочем, не особенно верилось.
Она так и не узнала, была ли у соседки говядина (откуда бы ей взяться, если не только кошки и собаки, но даже крысы давно были съедены?!). После трехнедельного отсутствия домой внезапно вернулась мама, которая, оказывается, лежала все это время в госпитале, где ей сращивали сломанные кости (эту операцию еще делали высшим офицерам и бойцам-ветеранам из числа Героев Революции). Когда мама бесшумно, как призрак, возникла на пороге, Валентина как раз кормила Тровера ужином. Увидев мать, девочка вскочила и открыла рот, но слова застряли у нее в горле. Мама была похожа на древнюю старуху, только в глазах горел прежний огонек. Да и двигалась она медленно, словно очень старая или смертельно усталая женщина. Прихрамывая, она пересекла комнату и крепко, почти свирепо прижала дочь к груди. Валентина тоже обняла мать и застыла неподвижно. Они долго стояли не шевелясь и молчали; лишь некоторое время спустя Валентина осознала, что плачет. А еще через пару минут она вдруг почувствовала, что молчаливый маленький Тровер тоже выбрался из-за стола и обнимает их обеих. Как он вырос, слабо удивилась она. Казалось, всего несколько недель назад Тровер мог обхватить ее только за коленки, а теперь гляди-ка — дотягивается почти до пояса! И когда это он успел?…
Потом мама немного поела и приняла таблетку обезболивающего. Валентина знала, что когда-то давно все лекарства выпускались в виде таблеток; после Революции пришла эпоха матрицированных аэрозолей и одноразовых шприцов, но теперь таблетки, произведенные на восстановленных фармацевтических фабриках, снова получили широкое распространение. Лекарство это было довольно сильным. Прими несколько таблеток сразу и забудешь все трудности и проблемы, забудешь даже о голоде… Так, во всяком случае, говорили мальчишки с бегающими глазами, которых Валентина иногда видела на улице. Она старалась не обращать на них внимания и даже не глядеть в их сторону, но все равно не могла не слышать, как они расхваливают свой товар, хотя из осторожности им и приходилось говорить шепотом.
Было уже довольно поздно, поэтому после ужина мама легла на свою кровать и заснула. Валентина тоже устроилась на своей узенькой, девичьей кроватке, однако несмотря на то, что девочка была вымотана до предела, сон не шел. Под ее кроватью, завернутая в остатки пакета, полученного от домашних роботов Волшебника, лежала зимняя галоша Валентины (только одна, вторую украли прошлой зимой, когда она разулась, чтобы растереть онемевшие на морозе пальцы). В мыске галоши был спрятан крошечный фонарик величиной с горошину. Валентина так и не решилась обменять его на хлеб, хотя он был очень красив и за него можно было получить, наверное, граммов сто. Сейчас она достала его и сунула в карман. В темной квартире его свет казался слишком ярким, поэтому Валентина включила фонарик только на улице, когда, бесшумно выбравшись в душную летнюю ночь, двинулась по грязным улицам по направлению к старой части Города.
* * *Прошло девять месяцев после смерти отца. Осень ворвалась в Город грозным посланником зимы. Норма выдачи хлеба сократилась до ста двадцати граммов; кроме того, в нем все чаще попадались мелкие камешки, которые, как было понятно всем, подмешивали в муку, чтобы увеличить вес пайки. Валентина очень страдала от голода, но в глубине души гордилась тем, что когда качество хлеба упало, то и она, и другие землекопы посылали проклятья врагу, а не родному Городу. Каждый знал, что и остальным живется не лучше. Защитники Города страдали и сражались вместе.
Но одной гордостью сыт не будешь, и муки голода с каждым днем становились все острее, все нестерпимее. А потом случилась беда. Отстояв очередь за хлебом, Валентина протянула в окошко карточку и, сжав в дрожащих пальцах крошечный кусочек, повернулась, чтобы тут же его съесть. Но не успела она поднести хлеб к губам, как какой-то мужчина — достаточно старый, чтобы быть ей отцом — выхватил у нее из рук драгоценный паек и бросился прочь.