Словом, ни жен, ни детей у него не оказалось. Ни одного самого захудалого потомка, представляешь?
А это, помимо всего прочего, означало, что все те несметные сокровища, которые хранились в нашем банке, должны были по истечении определенного срока перейти в собственность Оттоманской империи.
Что мне было делать? Чем больше я размышлял о жестоком турецком иге, под тяжестью которого столько лет изнывал наш народ, тем сильнее кипела во мне кровь гражданина и патриота. В конце концов в моей голове родился дерзкий план.
Я проконсультировался с коллегами из международного банковского сообщества и узнал имя одного вкладчика, широко известного своей кристальной честностью. Как выяснилось, он приехал из Пруссиии. сам владел весьма внушительным капиталом. Я списался с ним, извинился за дерзость, изложил известные мне факты и обстоятельства, а потом сделал свое предложение. Если бы, писал я, он согласился выдать себя за брата покойного Али-Паши, я мог бы подтвердить правомерность его притязаний на миллионы, без пользы лежавшие в нашем банке. За помощь в этом небольшом патриотическом предприятии я обещал ему сорок процентов сокровищ. Оставшиеся шестьдесят процентов я, разумеется, собирался пожертвовать Святой Церкви.
Чтобы не утомлять тебя, дитя, долгим рассказом, скажу одно: пруссак согласился. И не просто согласился — он пошел настолько далеко, что в ответном шифрованном письме выказал себя горячим и принципиальным сторонником независимости Румынии.
Разумеется, дело было далеко не простое. Предстояло подкупить нескольких судебных регистраторов и мелких чиновников, чтобы они удостоверили, будто Шмедлиц (так звали пруссака) действительно является братом Али-Паши, который — по нашей версии — пропал в раннем детстве вместе с матерью, похищенной и проданной в гарем коварными пиратами. К счастью, на теле Али-Паши имелось родимое пятно особой формы, по которому безутешный брат мог бы опознать своего злосчастного родственника.
От Шмедлица также требовалось внести в один из швейцарских банков значительную сумму, чтобы открыть счет, на который он мог бы перевести свое «наследство», как только будет получено соответствующее разрешение. Пруссак согласился, слишком быстро согласился, как я теперь понимаю! — Голеску горестно покачал головой, сделал еще один большой глоток вина, вытер ладонью усы и продолжал: — Напрасно, ох, напрасно я доверился этому пруссаку!.. Вас, звезды, я призываю в свидетели того, как жестоко пострадала честная и наивная душа!
И он снова хлебнул из кувшина.
— Мой план сработал. Наследство Али-Паши было благополучно переведено в швейцарский банк. Вообрази же себе негодование и ужас, охватившие меня, когда, вознамерившись получить для целей благотворительности причитающиеся мне шестьдесят процентов, я обнаружил, что проклятый пруссак успел снять все деньги, закрыть счет и исчезнуть в неизвестном направлении. Разумеется, я не мог этого оставить, начал поиски и вскоре стало очевидно, что Шмедлиц был не простым вором, а подставным лицом — агентом и прислужником международного банковского сообщества, которое ополчилось на меня, как на какого-то преступника!
Но и это еще не все, Эмиль, дружище! Худшее ждало меня впереди. Неожиданно отыскался новый претендент на наследство Али-Паши, и это был не кто иной, как его брат — самый настоящий брат, который ничего не знал о смерти родственника, так как после кораблекрушения провел семь лет на необитаемом острове и был спасен только недавно.
Моя гибель была полной. Мне пришлось бежать под покровом темноты. Самое страшное, что родные, которых я невольно опозорил, отказались от меня, и мне было совершенно не к кому обратиться за помощью. С тех пор я и веду жизнь жалкого изгнанника, несправедливо преследуемого сильными мира сего. — Голеску вытер слезы и снова приложился к кувшину. — Никогда больше мне не сидеть за моим полированным столом, никогда не шествовать мимо вереницы клерков, поигрывая тростью. А что теперь стало с украшавшим ее алмазом, который даже в полутьме сиял, словно полная луна? — Он всхлипнул и перевел дух. — Как гласит пословица, беды и несчастья делают человека не богаче, но мудрее. Увы, мудрость — это единственное, что я имею! Иногда, поверишь ли, я даже подумываю о самоубийстве, но все же так низко я еще не пал!