Потом Единорог впервые посмотрела на меня. Или, может быть, я впервые увидела Ее по-настоящему. Рог, копыта, Ее волшебная белизна — все это сейчас не имело значения, потому что я смотрела прямо в Ее глубокие, бесконечно глубокие глаза. И каким-то образом они избавили меня от того, что я увидела в глазах грифона, потому что весь ужас, который я пережила, не исчез — ни когда чудовище умерло, ни даже когда ожила Малка. В глазах Единорога был весь огромный мир — мир, который я, наверное, никогда не увижу, но сейчас это было не важно, потому что я его видела, и этот мир был прекрасен, и я тоже была его частью. И теперь, когда я думаю о Джихейн, о Лули и о моей Фелисите, которая, как Единорог, могла разговаривать только глазами, я думаю именно о них, а не о грифоне. Вот что произошло, когда я и Единорог посмотрели друг на друга.
Я не заметила, как Единорог попрощалась с Молли и Шмендриком, не увидела, как Она умчалась прочь. Да я и не хотела этого видеть. Зато я слышала, как Шмендрик сказал:
— Простая собака… Я сам чуть не умер, когда пел для Нее; я призывал Ее на помощь Лиру как никто и никогда не призывал ни одного единорога, но Она оживила не его, а эту паршивую овчарку!
Но Молли возразила:
— Она тоже любила его, вот почему Она позволила ему умереть. И пожалуйста, говори потише — девочка может услышать…
Я хотела сказать, что это ничего и что я понимаю — Шмендрик говорит так, потому что очень расстроен, но Молли подошла ко мне и стала вместе со мной гладить Малку, и мне не пришлось ничего говорить.
— Мы проводим тебя и Малку домой со всем почетом, который подобает двум леди, — проговорила Молли. — А потом мы отвезем домой короля…
— И я никогда больше вас не увижу, — закончила я. — Ни вас, ни его…
— Сколько тебе лет, Суз? — спросила Молли.
— Девять, — ответила я. — Скоро будет десять. Ты же знаешь.
— А ты умеешь свистеть?
Я кивнула, и Молли огляделась по сторонам с таким видом, словно собиралась что-то украсть. Потом она наклонилась ко мне и прошептала:
— Я хочу сделать тебе один подарок, но ты не должна открывать его до тех пор, пока тебе не исполнится семнадцать. В свой семнадцатый день рождения ты должна будешь отправиться в какое-нибудь уединенное, тихое место, которое будет тебе очень дорого, и посвистеть вот так…
И Молли просвистела мне короткую музыкальную фразу, а потом заставила меня повторять ее снова и снова, пока не убедилась, что я все запомнила точно.
— Больше не свисти, — сказала она. — То есть ты не должна насвистывать эту мелодию вслух, пока тебе не исполнится семнадцать, но про себя ты можешь повторять ее сколько угодно. Ты понимаешь разницу, Суз?
— Я не ребенок, — ответила я. — И все понимаю. А что случится, когда мне стукнет семнадцать и я ее просвистю… просвищу?
Молли улыбнулась.
— К тебе кое-кто придет… Я только не знаю, кто это будет. Может быть, это будет величайший в мире маг, может быть, просто одна старая женщина, которая питает слабость к непослушным и отважным детям. — Она несильно ущипнула меня за щеку. — А может быть — только может быть! — это будет Единорог, потому что с тобой, Суз, всегда будут случаться удивительные и прекрасные вещи. Даю тебе честное слово, хотя ты, наверное, думаешь, что слово старухи немногого стоит. В общем, кто-нибудь к тебе да придет…
А потом мы положили тело короля на его лошадь и тронулись в обратный путь, и я снова ехала со Шмендриком, как в начале нашего путешествия. И они проводили меня до самого дома, как обещали, и сказали моим маме и папе, что грифон мертв и что я помогала его прикончить. (Видели бы вы лицо Уилфрида, когда он услышал такое!..) На прощание Шмендрик и Молли по очереди обняли меня, и Молли шепнула мне на ухо: «Помни! Не раньше, чем тебе исполнится семнадцать!..». После этого они уехали, чтобы отвезти короля обратно в замок и похоронить, а я выпила кружку холодного молока и отправилась вместе с папой и Малкой загонять стадо на ночь в сарай.
Вот и все, что со мной случилось. Мелодию, которую насвистела мне Молли, я постоянно повторяю, но только про себя, в уме. Иногда она даже снится мне ночью, но я никогда не насвистываю ее вслух. Еще я часто беседую о нашем приключении с Малкой, потому что нужно же мне хоть с кем-нибудь поговорить!.. Я обещала ей, что когда мне исполнится семнадцать, я возьму ее с собой в свое заветное место, которое я уже выбрала. Малка к этому времени будет, конечно, уже очень пожилой собачьей леди, но это не имеет значения, потому что кто-нибудь обязательно к нам придет.
Я надеюсь, что это будут Молли и Шмендрик. Единорог, конечно, очень красива, но они ведь мои друзья, и мне хочется, чтобы Молли снова меня обняла и рассказала все те удивительные истории, которые не успела рассказать в прошлый раз, и чтобы Шмендрик снова спел мне свою глупую песенку:
Да, ради этого я могу и подождать.
Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН
© Peter S.Beagle. Two Hearts. 2006. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».
ПУБЛИЦИСТИКА
Сергей Алексеев
Гомеры нового времени
В основной своей массе и читатели, и даже критики полагают, что фэнтези эпическая и героическая — одно и то же. Московский критик с этим принципиально не согласен. Итак, что же такое эпическая фэнтези и чем она отличается от всех остальных направлений литературы меча и магии?
Раскатистое словосочетание «эпическая фэнтези» — привычная приманка-завлекалочка на книжных лотках. Она прицельно воздействует на определенную читательскую категорию — примерно так же, как и давно уже ни к чему не обязывающая характеристика на обложке книги того или иного заморского автора: «Достойный наследник Дж. Р.Р.Толкина».
Сам же термин, конечно, придуман не издателями, а литературоведами. Смысл его, впрочем, всегда был изрядно размыт и чаще всего оказывался синонимом «классической фэнтези» — понятия, кстати, столь же невнятного (в восприятии массового читателя это что-то «в духе Толкина»). В связи с этим английский исследователь Джон Клют в «Энциклопедии фэнтези» с нескрываемой досадой пишет: «К несчастью, термин слишком обильно использовался издателями для характеристики многотомных героических фэнтези, и потому утратил свою целесообразность».
А между тем «эпическая фэнтези» и «фэнтези, героическая» отнюдь не синонимы. Это, конечно же, не означает, что эпике чужды герои (куда же без них!). Но в данном случае деяния отдельного героя — не главное. Во главе эпической фэнтези лежит сотворение постоянно меняющегося «вторичного мира» и его истории. И таким образом эта ветвь жанра теснее связана с мифологией. В этом коренное отличие эпики от героической и авантюрной фэнтези, где мир служит только «подложкой» для приключений и подвигов героев. Какими бы значительными подобные подвиги ни выглядели, в самом мире-2 они принципиально ничего не изменяют.
Итак, эпическая фэнтези имеет дело с миром, а героико-приключенческая — с героем. Авторы эпики — Гомеры новой эпохи. Им не достаточно одного-двух главных персонажей, на просторах романов-саг они желают управлять судьбами целых народов и государств.
Конечно же, граница, разделяющая понятия «эпическая фэнтези» и «героическая фэнтези», достаточно условна (как и любые другие жанровые границы). Тем более, что оба поджанра вышли из единого источника — из героического эпоса. И подчас они легко перетекают друг в друга. Достаточно выстроить логичную и связную биографию для героя «меча и колдовства» или, еще лучше, связать воедино нескольких героев, и возникает что-то весьма похожее на high и вполне притом epic fantasy. Подобные операции, кстати, частенько проделывали продолжатели говардовских циклов о Конане и Кулле, создавая целую историю «хайборийской эры».