— И это еще не все… там… — он задохнулся. — Это не поддается описанию!
— Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, — сказал священник.
— Но это… нечто потрясающее, то, что изменит все наши взгляды на… перевернет мир… научный мир, по крайней мере.
— И не будь дагора, — услужливо подсказал священник, — вы бы не сумели увидеть этого.
— Да. Да!
— Вам это не кажется странным?
Лорд Аттертон тоже присел на корточки. В сумерках его лицо неожиданно показалось юным и беззащитным.
— Теперь я думаю, — сказал Аттертон, — что именно для этого он и предназначен. Чтобы помочь нам увидеть. Это… послание… весть… прибор. Вроде подзорной трубы или микроскопа. Понимаете?
— Отлично понимаю, — кивнул отец Игнасио. Он помолчал, потом спросил: — И все же, как вы намерены избавиться от него? И когда?
— Избавиться? — удивился Аттертон. — Но зачем? — Потом, словно спохватившись, сказал: — Да, конечно. Но я еще не думал над этим. Мне надо… я хотел принести эти вещи, эти сокровища к ногам Элейны. Но я…
— Да?
— Должен вернуться. Понимаете, то, что там — это нельзя оставить вот так… ждать еще ночь, целую ночь… Я должен…
— Это может быть опасно, — сказал отец Игнасио.
— Что вы! Это совсем… это нечто… благосклонное… прекрасное… Я хочу попытаться…
«Он безумен, — подумал священник. — Что он там видел такого, что свело его с ума? Его надо остановить, не пускать. Но как? Увести его отсюда силой? И как далеко им удастся уйти?»
— И долго вы намерены там пробыть? — спросил он.
— К утру вернусь, вероятно.
— Возьмите хотя бы факел.
— Зачем? — удивился Аттертон. Он покачал головой, не отводя взгляда от черного провала в скалах. — Там свет. Дивный свет. Больше, чем свет. Он льется наружу, играет на волнах, вон там…
— Аттертон, — сказал отец Игнасио устало, — там ничего нет.
— А это? — спросил лорд, кивнув на россыпь мерцающих драгоценностей. — Впрочем… возможно, вы правы, а я — нет. И все, что я вижу там, иллюзия. Прекрасная иллюзия. Но если во что-то веришь… чего-то очень желаешь… не становится ли оно реальностью рано или поздно? Интересный вопрос, верно? Обсудим его завтра, святой отец.
Он нетерпеливо махнул рукой и вновь ступил в воду, теперь совсем темную, играющую фосфорическими вспышками.
— Вы забыли сумку, — напомнил отец Игнасио, — и блокнот.
— Ах, но мне это больше не нужно, — отмахнулся тот. — И вот это, возьмите это. Это мне тоже не пригодится. Увидимся завтра.
— Завтра, — эхом откликнулся отец Игнасио, и слово его ушло по темной воде. — Простите меня.
— За что?
— Я хотел вам помешать. Но оказался слаб. Не смог. Не смог.
— Я рад, что не смогли, — крикнул над водой Аттертон новым, молодым голосом.
Отец Игнасио спрятал руки в рукава и побрел вдоль кромки воды. За песчаным холмом в крохотном лагере белокурая женщина встала ему навстречу.
— Где он? — спросила она сдавленным голосом.
— Ушел. Опять ушел.
— Ночью? Почему?
— Там, в скалах, было нечто, и оно позвало его.
— Он вернется? — тихо спросила она.
— Не знаю…
Она прерывисто вздохнула.
— Если бы я… если бы встретила его на берегу, он бы остался?
— Я думаю, — сказал отец Игнасио, — он все равно ушел бы. Полагая, что делает это ради вас. В вашу честь, ради грядущей славы… Не казните себя, Элейна. Он и впрямь одержим. И он просил передать вам вот это.
Священник бросил сумку Аттертона рядом с костром.
Золото и лазурь, казалось, испускали свой собственный свет.
— Ух ты! — восхищенно сказал Томпсон. — И там такого полно, да?
— Возможно. Не знаю. Надо спросить у него.
Он кивнул в сторону Арчи, который продолжал неподвижно сидеть на песке, сам по себе, человек без дагора…
— И как бы то ни было, — заключил он, — нам туда не пройти.
Кстати, Томпсон… — он понизил голос до шепота и поманил охотника рукой, — когда он возвращается, его видно издалека. Если он будет не один, если с ним будет кто-то еще…
— Да?
— Просто держите карабин наготове. Не знаю, что там обитает в этих скалах, но к человеку это не имеет ни малейшего отношения.
* * *На горизонте, словно темные облака, вставали дальние горы. В тростниках кричала какая-то птица.
— Черт, мы ничего не нашли, — сказал Томпсон. — Бултыхались там, в этой проклятой воде, — ни входа, ничего. Ты ж говорил, там ступени и какая-то дверь…