Оставалось ждать, когда двуногое совершенно износится, и покончить с ним, дабы не продлять его мучений…
Поединок был признан честным. Никто из наблюдателей не уловил отданного двуногому существу приказа физически атаковать Несовместимого, да и не мог уловить. Такого приказа просто не было. Чрезмерно Любопытная погибала, тратя на защиту последние силы, она просто не могла управлять двуногим! Двуногое все сделало само. Спонтанное нападение животного не может считаться нарушением условий поединка.
Оживая, Чрезмерно Любопытная открыла в себе атавизм: чувство благодарности. Или она заразилась им от двуногого?
Какая разница! Атавизм был из числа простительных. Использовав его, она, несомненно, усугубила свою репутацию мыслящего существа, которое немного не от мира сего… но с этим можно было мириться.
Она знала наперечет все несложные желания двуногого. Что ж, пусть оно получит то, что заслужило, а в реальности или воображении — так ли уж важно? Да и существует ли реальность на самом деле?
Созданная для двуногого иллюзия поглощала совсем немного психической энергии. Такому низкоорганизованному существу ничего не стоит перепутать сон и явь. Особенно при небольшом, но постоянном воздействии со стороны.
А еще — она полностью взяла на себя заботу о его кормлении, лечении, гигиене и отдыхе. Ее малыш подрастал, готовился к первому полету и уже не требовал столько внимания, сколько раньше.
…Они остановились на ночлег у крохотного озерка перед перевалом. Ночь была душной, с юга приближалась гроза. Далеко на севере тоже громыхало — там проснулся вулкан. Двуногое спало, свернувшись на голом, нагретом за день камне, и улыбалось во сне. Оно было дома, среди своих. Оно было счастливо.
ПУБЛИЦИСТИКА
Мария Галина, Данила Давыдов Сто полей, или Большая фантастика
На страницах «Если» не раз публиковались материалы о том, насколько успешно или неуспешно мейнстримовские авторы пытаются играть на фантастическом поле. А насколько современная фантастика соответствует «стандартам» мейнстрима? И вообще, изменилось ли что-то в этом негласном противостоянии? Обо всем этом мы и предложили побеседовать «парламентерам» обоих лагерей. Итак, с одной стороны — постоянный автор нашего журнала, критик и писатель Мария Галина, с другой — один из ведущих мейнстримовских критиков, поэт и культуртрегер, кандидат филологических наук Данила Давыдов.
Мария Галина: Вот мы все время оперируем термином «мейнстрим», но не всегда представляем себе, что это такое. Ты можешь дать определение тому, что все-таки это за зверь такой?
Данила Давыдов: Даже среди «толстожурнальных» критиков нет единого мнения. Одни литературные группы полагают, что мейнстрим — это толстожурнальная литература, причем либо либеральная, либо почвенническая, другие — что это литература, наследующая неподцензурной словесности, третьи — что это и вовсе сетература. И получается, что сей невнятный термин — вовсе не способ отделения чего-либо от чего-либо, а способ оценки. Нечто «главное — неглавное».
А в фантастической критике происходит очень интересная перекодировка этого смысла. Мейнстрим — это то, что НЕ фантастика (и не детектив, и не любовный роман), и вместе с тем то, что претендует на определенную статусность. То есть понятно, что в этих условиях, скажем, детектив мейнстримом не будет. Проблема в том, что фантастика не готова себя воспринимать на одной плоскости с детективом и любовным романом.
М.Г.: Не просто не готова — не хочет.
Д.Д.: Да, не хочет. Поэтому и выстраивает дихотомию «мейнстрим — фантастика», то есть фантастика и… литература черт его знает какая. Реалистическая — не скажешь. Элитарная — не скажешь. Нефантастическая литература и фантастическая литература. В результате получается так: все, что есть не откровенная попса и не фантастика — это мейнстрим. Здесь, как обычно, фантастическое сообщество не хочет посмотреть на свои проблемы со стороны, а ведь определение фантастики само по себе проблематично. Да, если расценивать ее как элемент рыночной системы, то фантастика является такой же нишей, как детектив, любовный роман и так далее… И, безусловно, в данном случае фантастика будет проходить по ведомству массовой литературы. Но если говорить о способах письма, о способах мировидения, о подходах к взаимодействию автора и текста, то здесь границы размываются до полного исчезновения. Об этом говорилось всеми разумными фантастами, доказывавшими, что нет фантастики и нефантастики, а есть литература — хорошая и плохая. Но обычно это пропускается мимо ушей.