Кларисса Фолл направляется в центр Лондона посмотреть на городские огни, трясется по разбитым мостовым в электрической инвалидной коляске со скоростью пять миль в час, не замечая ни выстроившейся за ней очереди из машин, ни воя гудков, ни гневных криков… Сколько раз ее предупреждали? Сколько раз ее унижали? Но ей нужно увидеть огни.
— Когда я была маленькой, на Пиккадилли-серкус еще горели физические огни, — рассказывает она всем и каждому. — Помню, как папа меня туда водил. Ничего прекраснее я в жизни не видела.
Она всегда была странной. Помните, как она прорезала дыры в заграждении, чтобы впустить в город диких зверей? Помните юных сорвиголов, которых она настойчиво зазывала к себе домой? Но по-настоящему худо стало, когда умер ее муж Теренс, оставив ее одну в том большом старом доме у периметра, в том псевдошато с пустыми фонтанами и ледяными огнями прожекторов, из-за которых по ночам оно походило на замок Дракулы. Наверное, во всем виновато одиночество, хотя бог свидетель: пока был жив Теренс, они с Клариссой постоянно ругались.
— Мне двести лет, знаете ли, — то и дело повторяла она теперь. — Я самый последний физический человек в Лондоне.
Разумеется, все это было не так, но бесспорно другое: она действительно была очень стара, и проходили дни и даже недели, когда она никого физического не видела. Нас уже не так много осталось, и, чтобы поддерживать друг друга, большинство образовало колонии в несколько домов вокруг общего сада в предместьях Южного Лондона. В радиусе пяти миль от псевдошато Клариссы у северного периметра вообще никто не жил, и никому не хотелось ее навещать. Она всегда была эгоцентрична и сумасбродна, а теперь просто помешалась. Хуже другое: она привлекала к нам ненужное внимание как виртуальцев, которые и так уже нас не любили и называли «людьми Извне» и «жутиками», так и невидимых властей из Сердцевины.
Ее беда заключалась в том, что ни в одном из миров — ни в физическом, ни в виртуальном — она не чувствовала себя дома. Косность (как она это называла) физических вызывала у нее отвращение. Она считала нас лицемерными, скучными и самодовольными и презирала за допущение, что наше собственное существование единственно аутентичное и истинное.
— Вы бы предпочли конец света, лишь бы не признавать, что помимо нас есть другие формы жизни! — как-то заявила она.
Но запираясь перед нами, она не меньше презирала и виртуальцев — за их поверхностность и безусловную готовность считать реальностью все, что подсовывает им Сердцевина, за отсутствие любопытства и подчеркнутое безразличие к тому, откуда они взялись и что действительно собой представляют. Она вечно критиковала нас, но ей и в голову бы ни пришло отказаться от собственного физического существования и присоединиться к виртуальцам, обменять свое тело на виртуальный конструкт. А потому для них она оставалась «человеком Извне».
Хотя своей она себя не чувствовала нигде, зато для всех и каждого в обоих мирах сделалась сущей занозой в заду — главным образом из-за своих вылазок в город. Сначала она ходила пешком. Потом, когда слишком ослабла, раздобыла где-то маленькое инвалидное кресло-коляску, которую вскоре научились узнавать и стали ненавидеть виртуальны Северного Лондона. Медленно трясясь по разрушающимся физическим мостовым, она отключала свой имплантант Поля, чтобы ее не обманывал гладкий виртуальный асфальт, и, соответственно, не видела и не слышала потока виртуальных машин. Перед ней тянулись лишь пустые дома и щербатый, растрескавшийся асфальт заброшенной улицы. А виртуальным водителям приходилось мириться с тем, как она петляет с полосы на полосу.
Но, останавливая коляску, Кларисса обязательно включала имплантант. И, разумеется, он превращал разрушенный физический Лондон в оживленный мегаполис, который существовал в Городском консенсусном поле: Сердцевина накладывала виртуальный симулякр Лондона былых времен на сегодняшнюю реальность. Кларисса помнила былые дни: толпы, выхлопы, огни, шум, суматоха большого города, в котором — как это ни странно — миллионы людей бездумно потребляли и расходовали любые ресурсы физического мира и отбрасывали все то, что оказывалось ненужным. Она не просто тосковала по суете и бурной жизни, она отчаянно ее жаждала.
Конечно, у всех физических имелись имплантанты Поля. Они были необходимы для контакта с цивилизацией, которая, нравилось нам это или нет, стала цифровой. Сращенные с нашей нервной системой, имплантанты накладывали виртуальные конструкты на наше восприятие материального мира, и в результате мы видели тот же мир, что и виртуальцы, слышали то же, что и они, и даже — отчасти — могли касаться того, чего касались они. Большинство из нас рано или поздно приходило к выводу, что подобные контакты нам неприятны, а цифровой мир считали неизбежным злом. Но для Клариссы дело обстояло иначе. Имлпантанты она включала не из практической необходимости, а словно бы вгоняла себе дозу героина. Будто по мановению волшебной палочки, вокруг нее оказывались люди, повсюду бурлила жизнь, поблескивали стекла витрин, рыночные ларьки манили разноцветными товарами, и головокружительная внезапность преображения действовала сильнее любого наркотика.