— Завтра, — сказал Парицкий, когда около часа ночи обнаружил вдруг, что засыпает, — завтра приходите ко мне. Очень приятно с вами общаться.
— Взаимно, — ответил я.
К Парицкому я пришел точно в назначенное время, встречен был без суеты, но с должным благожелательством, и за чашкой замечательного кофе, приготовленного по какому-то экзотическому, как сказал хозяин, рецепту, мы продолжили обсуждение «наших баранов». Подавая мне вторую чашку кофе, Парицкий неожиданно сказал:
— А женился я в точном соответствии с теорией чисел, и поэтому брак мой оказался таким счастливым.
Я молчал, пытаясь понять две вещи: что он положил в кофе, отчего напиток стал таким терпким, и что он подразумевал под счастливым браком, если сейчас, судя по всем признакам, женат не был.
По достоинству оценив мое деликатное молчание, Парицкий с задумчивым видом продолжил:
— Скажите, Петр Романович, когда вы принимаете какое-нибудь важное решение, какими принципами вы обычно руководствуетесь?
Вопрос показался мне не то чтобы неожиданным, но, во всяком случае, не связанным со словами о счастливом браке.
— По-разному, — сказал я, думая о том, как бы не сморозить глупость. Задавая вопрос, Парицкий наверняка имел в виду какие-то конкретные принципы, но ничего путного мне в голову не пришло, и я сказал, что думал: — Всякий раз нужно учесть по возможности все обстоятельства, но чаще всего сделать это не удается, если решение действительно важное и сложное, — и, знаете, Олег Николаевич, часто получается так: вроде бы сопоставляешь, решаешь, а потом оказывается, что мог и не думать, просто ткнуть пальцем в один из вариантов, результат был бы ровно таким же.
— Вот-вот! — оживленно подхватил Парицкий. — Я тоже обратил на это внимание. Собственно… еще в школе. Я с раннего детства любил числа. Все время что-то с чем-то складывал, умножал… Вундеркиндом, кстати, не был, в уме считал плохо, постоянно ошибался. По математике у меня до десятого класса были тройки, а по тригонометрии как-то даже жирная единица, потому что мне совершенно не давались формулы тройных углов. Но я не о том. Меня заворожили простые числа. Не знаю почему. Однажды я вот так же оказался сражен картиной в Эрмитаже. Нас привели на экскурсию — в девятом классе, помню как сейчас. Я никогда не интересовался живописью. Да и скульптурой тоже. И уж совсем был равнодушен ко всяким украшениям, которых в Эрмитаже видимо-невидимо. Шел со всеми из зала в зал, думал о чем-то и неожиданно, как из пещеры на воздух, вышел в зал, в дальнем конце которого висела небольшая картина в раме. Рама, кстати, была больше самого полотна, и почему именно эта картина привлекла мое внимание, я не имею ни малейшего понятия. Но я направился прямо к ней, встал и стоял так, пока меня не начал искать наш учитель истории. Оказывается, класс мой давно ушел, а я этого и не заметил.
— Что же это была за картина? — с любопытством спросил я.
— Не поверите! Портрет какой-то старухи, вовсе не королевских кровей, и автор неизвестен, там так и было написано: «неизвестный автор XVIII века». Но что-то было в этом портрете… Не могу объяснить. Тогда не мог и сейчас не могу. Вот так и с простыми числами. Просто понял однажды, что это не математический казус, а очень большая человеческая проблема. Сейчас простым числам нашли практическое применение — в криптографии. Двадцать лет назад теория простых чисел была совершенно абстрактной областью… А о том, как я женился на Лене, вы, конечно, не знаете? — неожиданно перешел он к совсем другой теме, и я смутился, потому что меня всегда раздражали упорные попытки обывателей копаться в интимных сторонах жизни людей, хоть сколько-нибудь известных.
Я знал, что жену Парицкого звали Еленой, я не мог этого не знать, потому что половина интернетовских материалов о «математическом скандале» выходила под заголовками вроде: «Елена Метельникова, бывшая жена гениального математика Парицкого, сказала, что…» Мне было совершенно не интересно, что говорила эта женщина. Я невзлюбил ее уже за то, что она могла сказать что-то не очень лестное о человеке, которого наверняка не стоила.
Я так и сказал, а Парицкий в ответ широко улыбнулся и налил мне новую чашку кофе — какой-то странный сорт или странный способ приготовления, напиток оказался солоноватым и должен был, по идее, быть невкусным или просто отвратительным, но выпил я его тремя большими глотками и удивился, что чашка уже опустела.