Оборотни или вампиры также легко преодолевают любые ограничения, поставленные законами биологии. Они умеют почти моментально превращать один вид в другой. Им достаточно укусить человека, чтобы тот через некоторое время сам преобразился в такое же чудовище, охочее до людской крови или плоти. Биологический механизм такого превращения не объясняется, да читатель и не ждет ничего подобного от автора.
М.Г.: Фэнтези я бы вообще определила как «авторскую версию мифа». При такой обработке всегда есть некие потери, упрощения и уплощения, но основные структурные элементы мифа сохраняются. А мифологическое сознание представляет собой нагромождение реликтов. Животное-покровитель (и одновременно прародитель рода), тотем, именно такой реликт, время от времени проявляющийся в мифах, сказках и фэнтези. Зевс в образе быка, соблазнивший Европу, любовница Зевса — нимфа Ио, превращенная в корову; Зевс, в образе лебедя зачавший Леде близнецов-Диоскуров и Елену (по одной из версий все они вылупились из яиц)… Все эти метаморфозы — порождение тотемного сознания, когда люди не отделяли себя от царства живой природы и напрямую зависели от него. Добыча была не просто добычей — убитый зверь был родичем, кормильцем, добровольно отдавшим себя в жертву ради спасения племени от голодной смерти. Потому человеческое сознание очень легко порождало химер, населяя море человекорыбами, поля — кентаврами, а леса — козлоногими сатирами. Облик человека вообще казался древним неустойчивым, расплывчатым: здесь и в ближайшей деревне у людей две ноги, две руки и одна голова. Но почему бы где-то далеко, например, за Полярным кругом в Гиперборее не жить людям с песьими головами?
Грань между человеческой и животной природой воспринималась как очень тонкая и легко преодолимая. Европейские оборотни или африканские люди-леопарды, японские ниндзя и прочие человекозвери либо имитировали повадки животных, либо перевоплощались в избранного зверя-покровителя психически, а то и становились ими физически — для средневекового мышления разницы не было. Отголосок этих поверий — страшный образ рыбника-оборотня в «Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера. Совершая свои преступления, рыбник на самом деле сохраняет человеческий облик, но для односельчан он страшный оборотень, прячущий от мира свое истинное лицо. Многочисленные страшилки про маньяков тоже, как ни странно, растут из темы оборотничества, в этом смысле де-костеровский рыбник — один из первых в литературе сексуальных маньяков.
Совместного потомства орков и эльфов нет просто потому, что автора (да и нас) в рамках данной модели оно не интересует. А интересуют нас отношения, где вектор направлен вверх, от людей к высшим существам. Такая модель (интриги богов и богинь с людьми в нее вполне укладываются) на самом деле повторяет, как это ни забавно, отношения внутри павианьей стаи, когда благосклонное внимание особи, стоящей на вершине иерархии, обращенное на особь-парию, автоматически продвигает эту парию на вершину социальной пирамиды. Заветная мечта о принце, тревожащая сердце любой золушки — из того же, «обезьяньего» прошлого.
Кстати, что интересно, «мифологичность» таких построений фантасты и сами чутко ощущают, недаром помещают своих героев в особое, мифологическое пространство, как бы отчужденное, отделенное от обычного, будь то Арда, Колдовской мир или Плоский мир. Классический пример — цикл о Перекрестке Ника О’Донохью. Перекресток, где живут фавны, единороги, кентавры, грифоны и прочие странные существа, есть некое волшебное пространство, соединяющее «не-магические» миры.