Кэлпи повел рукой, и Фома нырнул к нему головой вперед.
— Сиди тихо, — велел кэлпи и прижал ладонью макушку Фомы, так что тот пригнулся, больно ударившись носом о собственное колено.
Фома, не сдержавшись, ойкнул, и кэлпи ладонью лениво ударил его по шее. Получилось очень больно.
— Пусти, гад, — сказал Фома и дернул веревку.
Тогда кэлпи еще раз ударил его. Фома сглотнул слезы; боль не главное, главное — унижение. Его били сверстники в школе, но ни разу — взрослые. Ну, отец иногда мог дать ему подзатыльник. Кэлпи посягал на то, что раньше принадлежало только отцу — на право хорошенько стукнуть его, Фому.
— Мы положили четверых, — прошипел кэлпи, — из-за тебя… только попробуй пикнуть, ты, маленькое бледное дерьмо.
И Фома понял.
Этот шум по кустам… тревожные голоса чужаков… Его все-таки нашли. Его сейчас спасут.
— Папа! — крикнул он, прежде чем враг успел зажать ему рот ладонью. Фома изворачивался, пытаясь вонзить в чужую руку свои мелкие острые зубы, но ладонь, как известно, укусить практически невозможно.
Еще один кэлпи бесшумно возник перед ним. Во мраке он казался черным, серебряные глаза сверкали, как два зеркальца.
— Пусти его, — сказал он и махнул рукой. Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.
А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.
— Стойте, — крикнул кэлпи и поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. — Вот… вот он… У нас бард!
Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:
— Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!
Он еще выше поднял руку, и Фома покачивался — с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, — точь-в-точь марионетка в кукольном театре.
— Мы отступники? — кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. — Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет.
Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял: сказанное относится лично к нему.
— Нет! — сказал кэлпи, и в голосе его Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. — Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!
Он обернулся к Фоме и опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.
— Пой! — сказал он Фоме почти умоляюще.
Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.
Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал было, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.
— Пой! — прошипел он.
— Я не… — сказал Фома, сглатывая слезы и скопившуюся во рту кровь.
— Пой!
— Сволочи, — всхлипнул Фома, — грязные зеленые твари. Ваши братья. — жабы, ваши матери — змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…
Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках — смертоносный самострел, все они вышли вперед и стояли плечом к плечу, и из-за их спин Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятья, и вдруг он понял, что кричит он один. Все остальные молчали, и напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.
Высокий кэлпи вышел оттуда и, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Фома услышал далекий крик, отразившийся от водной глади, он запрыгал по воде, как мячик, потом — шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.
— Гады, — плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, — гады, паскуды, нелюди…
Никто его не держал.
Небо стремительно светлело, а над водой собрался туман, отчего скользящие лодки были похожи на мутные отражения в старом зеркале. Начинался новый день…
— …Все равно, — плакал Фома, и печальная рассветная птица в камышах вторила ему. — Все равно… я не буду петь для вас!
— Ты поешь не для нас, — сказал высокий кэлпи. — Барды поют для всех. Они поют о храбрости врагов — и мы чтим врагов. Они поют о трусости друзей — и друзья становятся храбрее. Бард — не оружие в руке воина. Бард — зеркало, в котором мы видим себя. Ты поможешь нам стать лучше.