Три гнезда кэлпи, вернее, их остатки, плакали вместе с ним.
В укромном поселении на сваях, обросших мягкими водорослями, глубоко в сердце Дельты, новые мертвые лежали на тростниковом настиле, вытянувшись, отвернув от живых серые лица. Над свайными постройками смыкались кроны мангровых деревьев. Вдали рокотал прилив…
— Это все твои идеи насчет барда, Элата, — сказал чужой грозный кэлпи. — Эта маленькая бледная лягушка не бард. Это подделка. И песни его — ложь.
Он подскочил к Фоме и замахнулся, но Ингкел, который был начеку, перехватил его руку.
— Он пил молоко королевы, — сказал Ингкел. — Он бард!
«Я понимаю, что они говорят, — думал Фома, — они говорят не по-людски, а я понимаю их. Они говорят, что я не фомор… Но раз я понимаю их, значит ли это, что я уже и не человек? Я не ребенок и не взрослый… я никто».
Вожди чужих гнезд поднялись.
— Трусы, — горько сказал Элата, — отступники. Вам просто понравилось воевать без бардов. Потому что это безопасно. Вам понравилось прятаться во тьме и пакостить по мелочам. Вам понравилось быть трусами.
— Следи за своими словами, Элата, — его собеседник потемнел лицом и даже сделал движение, будто хотел ударить Элату по лицу, но удержал руку.
— Мы будем драться между собой, — сказал Элата, — но сначала мы будем драться с людьми.
— Бард он или нет, — сказал чужой кэлпи, — но вот что я скажу тебе, Элата. Верни наших мертвых. Верни наших мертвых, и мы пойдем за тобой.
Чужие кэлпи попрыгали в свои пришвартованные к сваям лодки, погрузили в них новых мертвецов и оттолкнулись шестами. Остальные стояли, озадаченно глядя, как камыши смыкаются за ними.
— Это не твоя вина, бард, — великодушно сказал Элата. — Ты пел правильно. Это вина людей.
«Но я человек», — подумал Фома.
Он прижал арфу к груди и ничего не сказал.
— У людей что, совсем нет чести? — сумрачно спросил Ингкел. — Мы же сопровождали мертвых.
Фома перевел дух. Как и в прошлый раз, мир после песни сделался болезненно-четким, а каждый громкий звук заставлял вздрагивать и причинял боль. Теперь что, всегда так будет?
— О какой чести вы все время твердите? — спросил он. — Вы же напали на автобус с детьми.
— Мы положили четверых, — напомнил Элата! — За одного вашего.
— Но автобус был с детьми, — повторил Фома.
— Но мы не причинили вреда вашей молоди. Мы убили только того, кто вел железку. И у нас тогда не было барда.
Он помолчал и вновь сказал, словно это было самым лучшим доводом:
— У нас тогда не было барда. А на эту мерзость, которой вы ковыряете Дельту, на ту, что достает со дна горючую грязь, мы напали честно. Мы закричали, мы зажгли огни. Мы щадили людей. А у самих был полный плот мертвецов. — Он схватился руками за голову и повторил: — Целый плот мертвецов! И теперь они повесят их за ноги! Надругаются над нашими мертвыми! Они просто животные, не знающие чести.
— Будем играть в войну! Войну с кэлпи! Нет, Фома, ты не будешь командиром отряда. Ты будешь кэлпи! Вонючим кэлпи! И мы тебя убьем. Ты будешь прятаться, а мы тебя найдем и убьем.
— Я не хочу, — Фома надулся и покраснел. — Я хочу с вами. Я не буду кэлпи.
— Ну подумай сам, — сказал Юхан, самый рассудительный и самый сильный. — Если никто не хочет быть кэлпи, с кем мы будем воевать?
— Почему всегда я? — упирался Фома. — Пусть на этот раз кто-нибудь другой будет кэлпи.
— Потому что никто не хочет играть с тобой за людей, Фома, — терпеливо пояснил Юхан. — Один раз тебя взяли, и ты вместо того, чтобы бесшумно красться со всём отрядом, наступил на ветку, и Александр, который в тот раз согласился быть кэлпи, услышал тебя, и вовремя отступил, и обманул часовых, и успел приложить к столбу ладонь, и кэлпи победили… Кто же хочет, чтобы кэлпи побеждали?
— Я нечаянно, — сказал Фома, — я не хотел…
— Ты всегда так. Всегда с тобой что-то происходит. Помнишь, как ты ловил в луже щитней? И что из этого получилось?
Фома молчал, глядя в землю.
— Он дурачок, дурачок, — Роджер высунулся из-за Юхановой спины и скорчил рожу. — С ним никто не хочет играть! Он кэлпи, вонючий кэлпи! Мой дедушка был в плену у кэлпи, он говорил, они все такие… точь-в-точь как наш Фома.
— Твой дедушка был в плену у кэлпи? — не оборачиваясь, спросил Юхан. — И чем они там с ним занимались, пока он был в плену?
Остальные ученики, с интересом наблюдавшие за этой перепалкой, рассмеялись, потому что Роджера не любили еще больше, чем Фому. Он был просто мелкий пакостник с грязным языком.
— Ах ты!