— Любой актер жаждет узнать, как смотрится в телевизоре, — рассмеялась я.
— Полагаю, совсем как Викрам, — улыбнулся он. — Но на самом деле, скоро у меня появится шанс увидеть себя. Снимаюсь в рекламном ролике.
— Что рекламируешь?
— Пиццу.
— Заказываешь или развозишь?
— Я — бродячий разносчик пиццы.
— В самом деле?
— Эй, считаешь, что я рылом не вышел?
Я покраснела.
— Нет, просто для таких роликов обычно выбирают накачанных парней.
— Я могу и подкачаться, — пообещал он и, сделав пируэт, открыл дверь в офис.
— Здорово ты сегодня окоротил этих балбесов: «Нет, сэр, вы человек!» Я едва сдержала смех.
— Прошу прощения, — ухмыльнулся он. — А что бы сделала ты на моем месте? Сценария для таких ситуаций не существует.
Мы вошли в пустой офис.
— От этого места мурашки бегут по коже, — заметила я. — Фальшивые семейные фото и безделушки. Словно здесь все раз и навсегда забальзамировано, вернее, законсервировано. Атмосфера, как в мавзолее.
— Думаешь, все офисы выглядят одинаково? Одинаковые безделушки?
— Имена меняются, — пожала я плечами. — Главный в Фейрфилде — Х.Е.Андеррайтерс, или кто-то в этом роде.
— Мы, по крайней мере, можем быть горды величием моря, — заметил Рой, когда мы вышли в ледяную ночь. И мы бодро зашагали к своим машинам эконом-класса.
Когда я приехала в детский сад, Генри был мрачнее тучи.
— Что на этот раз?
— Педагог считает, что я лгу.
— Почему?
Вместо ответа Генри попытался сунуть мне в лицо раскрашенный альбомный лист, но я зловеще прищурилась:
— Стоп! Погоди, Генри, погоди!
Остановившись на светофоре, я при красном свете попыталась рассмотреть лежавший у него на коленях рисунок. И ощутила, как все мои внутренние органы слиплись и склеились, будто груда только что высушенных носков. На бумаге красовался робот, любовно переданный во всех оттенках металлика, какие только можно было найти в коллекции фломастеров детского сада. Рядом стояла фигурка с каштановыми волосами, явно долженствующая изображать меня. Если бы не ингибиторный чип, Генри мог бы значительно расширить свой словарь. Я свернула на ближайшую парковку и остановилась.
Повернувшись к Генри и подняв листок, я спросила тем омерзительным, псевдоспокойным голосом, который искренне презираю, особенно когда слышу от других родителей:
— Что ты хотел нарисовать, Генри?
Он странновато поглядел на меня:
— Учитель велел нарисовать, что делают родители на работе.
— Что ты нарисовал, милый? — осведомилась я все тем же отвратительно паточным голосом.
— Ну… ты никогда не говорила, что делаешь, вот я и решил, что работаешь с роботами. Поэтому я сказал, что ты моешь роботов. Они ведь иногда пачкаются, верно? И не могут принимать ванну, иначе заржавеют.
Меня разобрал смех. Теперь, когда он все объяснил, стало ясно, что крошечная пышноволосая «ма» подступает к роботу с розовой губкой. Да, снаряд упал слишком близко. Если бы руководству «Бургердроида» стал известен этот случай, меня оштрафовали бы на дневное жалованье.
— Ма, а что ты делаешь на работе? — спросил Генри, которому не нравилось, когда над ним смеются.
— Я… служу в страховой компании.
Остаток пути я объясняла, что такое страхование и, впуская Генри в дом, сочиняла байки о роли, которую играла в несуществующей компании.
— Что у нас на ужин, ма? — завопил он снизу.
Наверное, девять тридцать вечера — совсем не детское время для ужина.
— Мини-пиццы. Пожалуйста, будь немного более сострадательным к соседям, — ответила я.
— Что-о-о?!
Я на время отрешилась от воспитательного процесса и встала у плиты. Разложила на аккуратных рядах булочек ломтики помидора и сыра, после чего сунула поднос в духовку. Духовка тикала и жужжала, а я, опустошенная и измученная, была не в силах пошевелиться. Попыталась вспомнить цвет цифр на корабельном хронометре: зеленый, но почти выцветший. Цвет халатов в старом сериале о больнице.
— Ма! Ма!
Генри недоуменно хмурился.
— Э-э-э… что, дорогой?
— Ты просто стоишь здесь и молчишь.
— Прости. Наверное, задумалась. Что случилось?
— Что у нас на ужин? Я сто лет назад спрашивал!
— А я сто лет назад ответила: мини-пиццы… черт.
Я не установила таймер. Пиццы немного подсохли и стали коричневыми, но я выкладываю их на тарелки, и мы принимаемся за еду. Генри не жалуется и, когда от последних пицц остаются одни крошки, начинает широко зевать. Я несу его наверх на закорках, сметаю с кровати все игрушки, кроме плюшевого мишки, и желаю Генри спокойной ночи.