а число изрубленных путников на проселочных дорогах в окрестностях Лукоморска все росло, и конца тому страшному счету видно не было.
— Желаете войти в историю? — усмехнулся Кторов.
— А сейчас вся жизнь историческая, — ответно хмыкнул Гнатюк.
— И потом, сдается мне, что вы окажетесь полезны.
— И когда выезжать?
— А завтра утречком и двинем, — сказал Гнатюк. — В седле держитесь? Вот и славно. А спокойного жеребчика мы вам подберем, уж не сомневайтесь — смирным будет, как святоша после причастия.
— У входа в трактир красовался плакат, изготовленный из лакированной рекламной картонки сигарет «Дюшес». Плакат извещал, что в трактире в ассортименте имеются сало, солености, и как главную приманку для посетителей, плакат обещал виктролу с изрядной коллекцией грампластинок.
Коллекция грампластинок ожиданий не обманула: среди них оказались дореволюционные Вертинский, Петр Лещенко, Собинов, Шаляпин, Лемешев, тяжелые немецкие диски с записями оркестра под управлением Руди Креймера, Надежда Плевицкая и исполнительница песенок из далекой заграничной жизни Иза Кремер, — глаза разбегались от обилия иностранных этикеток, да и имена исполнителей были достойные, славные.
— Да, да, — печально сказал хозяин трактира. — Сам меломан, понимаю ваше состояние. Но здесь… Кому это нужно? Садитесь, товарищ, вас сейчас обслужат.
И видно было, как тяжело ему произносить это шипящее, торчащее согласными буквами слово, не привык он к нему, а еще было видно, что и привыкать к нему хозяину не особенно хочется.
…Сало в трактире предлагалось в том же выборе, что и на рынке, солености тоже не отличались разнообразием, однако с лживой рекламой несколько мирило наличие приличного холодца, который подали с хреном и крепчайшей горчицей, от которой еще на расстоянии начинало гореть во рту.
Да и самогон оказался превосходным — чистейший, по прозрачности своей он мог спорить со слезами ангела, а уж крепости был необыкновенной и настоян на полыни и смородинном листе.
И все-таки провинция это была, наивная провинция.
Виктрола, мало чем отличающаяся от патефона и потому похрипывающая, шипящая на едва заметных трещинах и выбоинах, хорошему настроению не способствовала. Антон не любил, когда события вокруг приобретали неожиданный оборот, особенно такой, что граничил с бредом, фантасмагорией. Говорящий кот! Надо же! Теперь он казался Кторову чем-то нереальным, галлюцинацией. Глупо же надеяться на помощь говорящего кота! Еще глупее отправляться на поиски неведомого Черного сотника для того лишь, чтобы еще раз доказать чекистам, что ты свой, не буржуйский.
— Только для вас, — сказал печальноглазый хозяин трактира. Вселенскую скорбь источали эти карие глаза, вселенскую скорбь. Тут и национальность спрашивать было без нужды.
Он поставил пластинку.
Сквозь шипение и треск заигранной пластинки пробился голос Пьеро, всегда немного кокетливый, сейчас он был жестким, и ощущение прозрачной пронзительности — как от кокаиновой понюшки — вдруг охватило Кторова.
Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?
Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в вечный покой…