— В окне появилась лапа.
Лапа выпустила когти и провела ими по стеклу. Послышался гнусный скрежет.
— Пошел, пошел, — шуганул незваного гостя Антон.
За окном жалобно мяукнули.
— Жди, — Антон сделал несколько глотков молока из кринки.
За окном раздался стонущий звук.
— Товарищ Кторов, — горько сказал снаружи кот. — Ну, товарищ Кторов!
Антон подошел к окну.
— Чего тебе, Иуда ушастый? — спросил он.
— Открой дверь, — сказал кот. — Поговорим, как самец с самцом.
Ты ведь меня не боишься?
— Стану я всякую шкурку бояться, — Кторов дверь открывать не спешил. — А ты, значит, стучишь помаленьку? Мне одно нашептываешь, ротмистрам — другое, а сам потихоньку в чека бегаешь, доносы строчишь? Стыдно, Баюн! Стыдно! Кот называется! «Хожу сам по себе!» — передразнил Антон. — Теперь понятно, куда ты ходишь!
— Ладно, отворяй,— сказал кот примирительно. — Я ведь и к тебе не с пустыми лапами пришел!
Кторов приоткрыл дверь.
Кот с достоинством вошел в хату, но на том его достоинство и кончилось — он бесшумно и гибко проскользнул в горницу, посидел, примеряясь, и вспрыгнул на табурет, пряча под себя хвост.
— Молочка бы налил, — не глядя на Кторова, попросил он. — С утра — ни плавничка, ни косточки.
— Я-то здесь при чем? — усмехнулся Антон.
— Так по твоим, по твоим же делам бегал, — кот склонил лобастую голову и с видимой брезгливостью обнюхал ломоть хлеба, потом жадно понюхал салфетку, в которой когда-то лежало копченое сало.
— Живут же люди!
— Ты или дело говори, или выметайся, — сказал Антон. — Своих дел невпроворот.
— Ой, какие мы обидчивые, — кот вспрыгнул на стол, нагло распластался на заметках Кторова. — Я ж, можно сказать, докладывал, а не закладывал. И тем обеспечивал взаимопонимание столичных и местных спецслужб. Ты к человеку опаску имел, он — к тебе, а я подозрительность взял и нарушил. Еще Александр Сергеевич говаривал, что излишняя взаимная подозрительность столь же вредна, сколь и чрезмерная доверчивость. Вот и нет промеж вас подозрительности.
— Слушай, Баюн, — Кторов почувствовал раздражение. — Тебе бы языком молоть, а у людей дела…
— Нашел я его, — сообщил кот спокойно, словно не его сейчас пытались стащить за хвост со стола. — В подвале синагоги. Так и стоит. Страшная тварь, ни на что не похожая. Я как представил себе такое, по улице идущее, веришь ли, сердце прихватило. Ну, думаю, попал ты, Баюн Полосатович! Пригляделся, а по нему мыши бегают! — кот плотоядно облизнулся.
— А говоришь, ни косточки, ни плавничка, — укорил его Кторов.
— Так это же вроде военный трофей, — ни капли не смущаясь, сказал кот. — Это не в счет, что тобой добыто, в харч не идет, это за удовольствие почитать надо!
— Молока, говоришь? — Антон щедро отлил из кринки в жестяную тарелку с красными петушками, сел напротив, разглядывая кота.
— На тебе молочка! Рассказывай!
Но кот не торопился. Опустив голову, он быстрыми движениями розового языка лакал молоко, пока тарелка не опустела. Покончив с молоком, кот облизнулся.
— Хорошее молочко, — сказал он. — Такое только у Семукаевых и встречается, у них коровка бельгийских кровей. Семукаев-старший с империалистической привез. А ты разве с ними знаком?
— Так что там с подвалом? — прервал болтуна Кторов.
Кот грузно скользнул на колени Антона.
— Я тебе про то и говорю, товарищ Кторов, — благодушно сказал он. — Стоит. В подвале ихнем стоит. С виду кукла и металлом отливает. В этом подвале давно никто не бывает. А чего им в подвале делать, там ни инвентаря, ни провианта? Там рукописи лежат, и те старые — с железными крышками, сплошь мышиными зубами усеяны.
Ростом велик, морда странная — ни рта, ни носа, ни усов. Даже ушей нет, — говоря это, кот с достоинством демонстрировал свои, повернув к Антону лукавую морду. — Пыли на нем! Нет, товарищ Кторов, вот ты меня в семи смертных грехах обвиняешь, а я, между прочим, истинное мужество и героизм проявил. Я на медали не претендую, мне их на шкурку не вешать, но на премиальные в виде колбаски домашней или сальца копченого я согласен.
— И в чем же оно, твое мужество, проявилось? — хмыкнул Кторов. — Ну, слазил в еврейский подвал, ну, куклу механическую нашел…
— А ты бы сам в этот подвал слазил, — предложил кот. — Один, ночью, через узенькое окошко, в которое и пролезть-то толком невозможно. Не зря говорят, что чужую доблесть признают редко, каждый кичится своей, даже если ее вовсе нет. Там крысы вдвое больше меня, не знаю, с чего они такие, на кошерной пище особо брюхо не отрастишь. Это в церковь лазить не страшно — там все свое, православное. А синагога, брат, место загадочное, там священную книгу открой — ни черта не поймешь, одни согласные, а гласные они, товарищ Кторов, специально пропускают, шифруются таким образом от православного существа.