Он поднял Лику на руки и понес в дом.
Лифт не работал. Наверху гремели выстрелы. Он стал взбираться по лестнице, перешагивая через трупы. Под ногами звенели стреляные гильзы. Надо подняться на седьмой этаж. Найти ту самую комнату. И все будет хорошо…
На четвертом из дверей вывалился солдат в чужой изорванной форме, весь в крови и саже. Вскинул автомат. Откуда-то выстрелили, и вместо правого глаза у солдата возникла зияющая дыра. Даже не посмотрев, кто его спас, он двинулся дальше – к седьмому небу. Вокруг сражались призраки, он поднимался мимо них, сквозь них, не замечая. Настоящими были Лика и он. И еще, наверное, проклятый дом-айсберг.
Хотя в последнем он сомневался.
В коридоре плавали клочья дыма. Половина «канделябров» не горела. Он брел в полутьме, выбираясь, как на островки, на освещенные участки. Знакомая дверь болталась на одной петле. Пнув дверь ногой – руки были заняты, – он вошел в комнату.
Яркое весеннее солнце – словно в насмешку. На подоконнике – винтовка с черной тубой оптического прицела. В углу – разбитый пулями рояль. Белая с красной каймой гардина свалилась на пол. Он уложил на нее Лику и присел рядом на корточки. Из треснувшего зеркала на него глядел мертвец в пыльном камуфляже. Трещина шла через рот мертвеца. Казалось, он ухмыляется.
Отвернувшись, он стал смотреть на Лику.
«Я тебя предал. Забыл о тебе, забыл тебя. Обещал, клялся – и не сдержал слово. Я тебя убил. Не пулей – предательством. Тем, что не удержал в памяти, в душе, в сердце. Прости. Я бы прыгнул из окна, лишь бы вернуть тебя. Когда нет надежды…»
Он вытащил из кобуры пистолет. Щелкнул предохранителем, поднес ствол к виску. Самоубийцам нет прощения. Это хорошо. Иначе и стреляться не стоило бы.
Лика открыла глаза.
Выронив пистолет, он засмеялся, как безумный – и хохотал до тех пор, пока комната не закружилась перед глазами, сливаясь в серую круговерть. Но даже сквозь вихрь гаснущего сознания он продолжал видеть лицо Лики.
Она печально улыбалась.
Приближение четвертое
НАДЕЖДА
…он нам сказал, что смерти нет…
– …Все образуется, молодой человек. Уж поверьте мне, старику.
– Да как же «образуется», Игорь Федорович? Ведь я…
– Знаю, знаю. Увы, мало кому удается этого избежать. Любимых убивали испокон веков. Помните?
Глаза Слонимского, озорные глаза проказника, удивительные на морщинистом лице старика, лукаво блестели.
«Помню», – кивнул он и тихо продолжил балладу:
Слонимский строго погрозил ему пальцем. Словно под гипнозом, Виктор наблюдал, как старик, не торопясь, надевает пенсне в золотой оправе, извлекает из кармана пиджака кисет и сворачивает тоненькую самокрутку. Прикурив от длинной каминной спички, он с удовольствием затянулся, окутался облаком дыма, словно спрятавшись за ним. Старик был уютный, домашний – настоящий.
Запах турецкого табака. Блики свечей на пузатом бокале с коньяком. Кто-то подмигивает из глубины красного дерева столешницы. Тишина кошкой бродит по комнате.
Слонимский, друг деда и всей их семьи, умер пять лет назад. Память начала возвращаться. Бледные медузы всплывали из пучин небытия; амебы тянули друг к другу ложноножки, силясь слиться воедино.
– Игорь Федорович…
– Знаю, знаю. Все там будем, – любимая приговорка старика прозвучала диссонансом. – Ничего страшного, уж поверьте опытному человеку. Все преодолимо. Не так страшен черт, хе-хе… Впрочем, пистолет к виску – это не выход. Вернее, выход, но не туда.
– Как же вы… здесь?..
– У меня выходной. Имею право. Рождество, знаете ли.
– Рождество?
– Если угодно, день рождения. Вот, пришел поздравить вашу Лику. Ну и коньячку выпить. Слаб, каюсь! Коньяк, кстати, замечательный. У вас хороший вкус, молодой человек. Все-таки мы с вашим дедом кое-чему вас научили!
День рождения? У Лики? Он вскочил, едва не опрокинув стул. Огляделся так стремительно, что закружилась голова. Комната изменилась. Рояль – целый, но уже без гардины. Свет пригашен, на крышке горят свечи. Коринфская колонна. Окно-дверь во всю стену ведет во двор – стоит лишь переступить низкий подоконник. Снаружи на решетке мангала шкворчит мясо. Над ним колдует Лика – живая, веселая, беззаботная. Рядом щебечет Нелька, ее подруга. Лика кивает, переворачивает истекающий жиром кусок.