Поздравляем победителя, а всем участникам желаем успеха!
Жюри конкурса
Юрий Гузенко Возвращение
Голова сохранилась так себе. На щеках — политически вредные оспины, одно ухо отсутствует, нос отбит, а на его месте проглядывает металлическая арматура. Отчего известные на уровне генной памяти усы — под арматурой — смотрятся странно. Еще и фуражка в зеленой краске. Но не узнать голову все-таки было нельзя. Никак. Один из молодых — белозубый, чубатый, с сигареткой, повисшей на губе, — положил руку голове на затылок. Другой — бритый, спортсмен по виду — встал в боксерскую стойку, целясь кулаком в выщербленное ухо. Смотрели на третьего, с фотоаппаратом-мыльницей.
— Егор, не будь жлобом, дай покурить дяде! — фотограф глянул на белозубого и чубатого.
— Не-е, у него трубка есть. Пацаны, я где-то читал, дядя этот — наш мужик, он, прикиньте, в трубку папиросы крошил!
— Да ты ж только туалетную бумагу читаешь, скажи еще, у него папиросы с травой были!
Заржали. Аношкину эти трое почему-то не нравились. Он стоял на песке метрах в десяти и наблюдал за ними уже несколько минут. Белозубый забрался на голову и оседлал ее, спортсмен метил ногой в отбитый нос, а фотограф, выбирая ракурс, встал на колено. Аношкин выбросил дотлевшую «Приму» и подошел к троице:
— «Герцеговина Флор» назывались его папиросы. Без травы. Этот дядя по-другому прикалывался. Я б, ребятки, на вашем месте фоток на память делать не стал. И пленочку, того, засветил. А то вдруг завтра с утра тридцать седьмой случится, а не июль две тысячи восьмого. Приедут за вами, фотографии изымут, что тогда запоете?
Сергей Аношкин поправил кобуру и пошел вверх по тропинке крутого речного берега. Он не видел, как фотограф открыл мыльницу и выдернул из нее кассету с пленкой.
— Ты че, Костян, сдурел? — спросил у него спортсмен.
— Да ну его на фиг, пацаны, — фотограф вытягивал на свет белый черную кожу фотопленки, — этот же и приедет. Хором петь станем?
Берег реки Ладанки осыпался. Когда-то здесь был лесопарк и большой клуб. Перед клубом, синхронно вытянув в его сторону бетонные правые руки, стояли двое великих: один — при кепке и старорежимной бородке, второй — в фуражке и с усами. Усатого без малого полвека назад сняли глухой ночью с невысокого постамента, тулово разбили на части, а голову закопали на высоком берегу Ладанки. Потом, оказавшись вдруг в стране победившего капитализма, жители райцентра Ла-данец никак не могли привыкнуть к отсутствию электричества и отопления. Особенно зимой. Однако вскоре наладились мастерить коптилки для освещения, а для тепла и уюта установили в хрущобных квартирках печки-буржуйки. Сама по себе решилась проблема с дровами. В какой-то особенно неуютный январь враз лесопарк над речкой вырубили. Пеньки крутой речной склон удерживать уже не могли, и берег потихоньку сползал вниз. Бетонный остаток соцреализма выкатился на речной пляж этой весной, после очередного оползня. Казалось, голова росла прямо из песка. Сюрреалистичное местечко сразу стало у ладанцев популярным. Бабки торговали подле семечками, юродивый Лиходеев объявлял концы света и пришествия, молодежь назначала свидания «у черепа». Вечерами под сенью головы попивали разное и, естественно, дрались. Словом, для участкового Сергея Аношкина голова вождя была постоянным источником неприятностей.
Развалины клуба и стоящая одиноко скульптура в кепке остались позади. До отделения, если срезать дворами, оставалось недалеко. Пятница, четыре часа дня, сейчас зайти, сдать «макар» — и в кассу к Лидочке. Зарплата за месяц, отпускные, премиальные — получалось совсем недурно. Заявление на отпуск с понедельника, Сергей знал, было подписанным, в субботу плюнет на все и воспользуется конституционным правом на два подряд выходных. Эх, хорошо! За стеклом дежурки маячил громадный нос Паши Граматикопуло.
— Аношкин, а Аношкин, пойдешь копать картошку? — грек заржал шутке, которую произносил всякий раз, когда встречался с Сергеем.
— Вали в Грецию, — так же дежурно отмахнулся Сергей, проходя мимо.
— Серёг, подожди. Ильин сказал, как появишься, к нему зайти.