Близость военный действий переменила совершенно и Ваську. В глазах его вспыхнул тот же огонек, что и в моих, и та же радость была на лице — радость избавления от полудюжины женщин, которые своей любовью к порядку и хозяйственными хлопотами делали порой мой домашний очаг вовсе невыносимым.
— Поедем, — уныло согласился я. Совесть моя повелевала еще некоторое время сохранять хотя бы видимость уныния. Но душа уже летела к рижским моим приятелям — таким же, как я, отставным воякам, которые мечтали вновь встать в строй.
Не я один застрял в Риге, связанный по рукам и ногам арканом Гименея. Я познакомился с отставным артиллерийским подпоручиком Семёном Воронковым, с отставным пехотным капитаном Новосельцевым, с отставным драгунским корнетом Суходревом. Все они с превеликой радостью выпроводили семейства свои и теперь снаряжались на войну.
Все мы имели намерение вступить в бюргерские роты, то бишь в отряды «военных граждан». Мы знали, что эти роты, составленные из потомственных штатских людей, будут мало к чему пригодны, разве что к несению караулов, заготовке продовольствия, присмотру за тем, как в городе исполняют приказы коменданта. Такое их положение как будто не давало шансов переведаться с неприятелем, но с чего-то же мы должны были начать.
Воронкова я отыскал в его доме на Ткацкой улице. Он был в весьма приподнятом настроении — наконец-то военное его ремесло потребовалось Отечеству. Откопав в сундуках старый свой мундир, темно-зеленый с красным кантом, Семён пытался натянуть его на раскормленные телеса, и я ужаснулся, осознав собственную беду и представив, с какими трудами застегну на груди свой гусарский доломан.
— Артиллеристов недостает отчаянно, и рота моя направлена на городские валы и бастионы учиться ремеслу орудийной прислуги, — сказал он. — Тут-то я и покажу себя! Ты же ступай скорее — сейчас набирают двести человек на охрану рижского порта. Вот для тебя достойное занятие!
Я подумал и согласился.
Никто бы сейчас не взял меня в кавалерию, да и сомнительным мне казалось, что в обороне Риги от кавалерии возможна польза. Казаки, коих посылали в дозор и в разведку, у нас имелись в должном количестве, иной пользы от конных в осажденном городе не предвиделось. А рижский порт был местом крайне важным. И я поспешил домой с верным Васькой, дома же отрядил его на чердак искать старый мой гусарский мундир — черный ментик с доломаном, чикчиры, ботики и кивер.
Я застал еще ту пору, когда дамы шнуровались. Теперь они носят платьица, подпоясанные под самой грудью, и даже накладную восковую грудь иные из них носят, раскрашенную весьма натурально. Тогда же они затягивали талии так, что дышали с трудом, и обморок был делом самым обыкновенным. Детские впечатления ожили во мне, когда я наконец застегнул свой доломан и чикчиры. Страшно было сделать лишний шаг — я боялся, что все это на мне треснет по швам, тем более что проклятая моль именно вдоль швов проела продолговатые дырки. Особую тревогу внушали мне чикчиры — я не мог ходить, постоянно втягивая живот мой, а неприятности со штанами при всем честном народе опозорили бы не только меня, а и весь Александрийский полк.
Я проводил супругу мою в первых числах июля, а на десятый день после объявления военного положения майор Анушкин, начальник одного кавалерийского отряда, сообщил, что во время разведки видел французов около Митавы. Стало быть, враг приближался! Остановить его никак не удавалось.
Меж тем в Риге творилось сущее безумие — одни кричали, что на выручку к нам спешат англичане и шведы, другие клялись, что армия русская разгромлена, а Бонапарт завтра к обеду будет в Москве, и обыватели рижские дружно лазили на высокие колокольни — высматривать французов, наступающих с суши, и паруса, летящие к нам по морю. Когда же этих наблюдателей с колоколен сгоняли, они шли к заставам, ложились наземь и, приложив ухо к земле, слушали, нет ли вдали пушечной канонады. Встав, они громко клялись лечь костьми за родной город, после чего, посчитав, что долг исполнен, прекращали проказы свои и бежали домой — грузить имущество на телеги, пока еще есть возможность убраться из Риги.