— Эге.
— Опять воюешь?
— Эге.
Натан делился с племянником боевым опытом: вылеты с авианосца, Гуадалканал, ВВС Кактуса, «Уайлдкэты», и «Хеллкэты», и «Зеро»{2}, и как его сбили. Рассказал даже про десятифунтовый мешок риса. А про пулеметчика утаил.
Джошуа вырос на окраине Старого Юга. Он загремел во Вьетнам, сражался там, проливал кровь, курил дурь с черными парнями — и вернулся созидать Новый Юг. Поколение Натана в некоторой своей части тоже усвоило этот урок, пусть не столь глубоко и вовсе не столь хорошо, как сам Натан Раулон.
Он и его кургузый маленький F4F-4 «Уайлдкэт» номер 66 сцепились с большим японским авиасоединением: «Зеро», пикирующие бомбардировщики «Вэл», бомбардировщики-торпедоносцы «Кейт»{3} и россыпь гидропланов-истребителей. В тот день он за десять минут сбил пятерых разбойников — а потом последний торпедоносец, со стрелком…
Раулон увидел, как к его «Уайлдкэту» искря несутся трассеры, как вдребезги разлетается фонарь кабины, ощутил, как пули бьют по корпусу номера 66. Уступая непреодолимой тяге узнать миг своей смерти, он взглянул на часы, и тотчас пуля калибра 7,7 мм сорвала их с его запястья.
Стрелку было лет шестнадцать, едва ли намного больше. По крайней мере, так он выглядел: перепуганный японский недокормыш при пулемете, — но стрелял будьте-нате. Все это время младший лейтенант Натан Раулон палил по мальцу, и, аккурат когда патроны кончились, последние пули-пятидесятки угодили в стрелка, прошли по его телу снизу вверх и прикончили. Мальчик посмотрел на Натана с жутким осознанием того, сколько потерял в эту секунду, когда его жизнь оборвалась, и умер.
Однако последние выстрелы мальчишки остановили мотор 66-го; лопасть замершего пропеллера выставилась, как средний палец. Номер 66, потеряв импульс, начал падать в море. Натан с трудом открыл фонарь кабины, кувыркнулся вниз и, повиснув на стропах парашюта, притворялся покойником, пока не плюхнулся в холодные синие воды Слота{4}.
Ему удалось выбраться на берег в Коломбангаре, и там туземные племена, давным-давно отказавшие в доверии белому человеку, но живо обучившиеся ненавидеть японцев, взяли его в качестве трофея. В конце концов австралийские береговые наблюдатели выменяли Натана на десятифунтовый мешок риса.
— Вскорости придет мой срок, — объявил Натан, — да только я свою цену знаю.
— Десять фунтов риса?
— Ага.
— В тебе ценного куда больше, — заверил Джошуа, следя сквозь стеклянное горлышко пивной бутылки, как садится солнце.
— Химия, — вздохнул старый пилот, стойко отказываясь вникать в религиозные воззрения Джошуа. — Химия, да время, да электричество. И дела наши.
— Ну, ты-то молодчина, — сказал племянник. — Как поглядишь, чего нынче в мире творится…
— И чего?
Джошуа отставил пустую тару в сторону. Натан знал, племяш не прочь добавить, но, поскольку пиво покупалось для дяди, на второй заход Джошуа требуется приглашение. Старик покрутил головой. Мог бы уж и сам дотумкать и выложить, чего ему надо. Натан понимал, что означают сполохи, которые он видит на закате, и тиканье часов, которое он слышит у себя внутри. Он сунул Джошуа свою бутылку, по-прежнему едва початую.
— Возьми допей. В меня не полезет.
— Спасибо. — Джошуа благодарно отхлебнул и осмотрелся. В осоке прошуршал ветер, неожиданно холодный. Над Мексиканским заливом под самыми облаками пластались косяки чернокрылых птиц. В далеких Тибодо и Доремусе загорались огни.
— Занятное местечко Доремус-Пэриш, — заметил Джошуа. — Ураганов здесь, похоже, не бывает… короче, давно не было. Этот дом когда построили, в тридцатом?
— Кажись, в двадцать седьмом.
— М-гм.
Джошуа говорил чистую правду. Катрина, Рита — все они как будто обходили Доремус-Пэриш стороной.
— Ты, дядь, наверное, заговоренный.
— Я?
— Ты. По-моему, ты не подпускаешь сюда ураганы.
— А по-моему, ты спятил, — Натан хихикнул.
— Не знал, что у тебя есть кот.
— У меня всегда коты. — Натан поднял взгляд. У нижней ступеньки сидел Мёрфи и с настороженным спокойствием изучал Джошуа. — Этот новый. Вылезает только ко мне.
— Кошки вообще делают только то, что хотят. — Для верующего Джошуа был наделен недюжинным здравомыслием.
Мёрфи сидел тихо, пребывая в собственном мире, внимательно всматриваясь и вслушиваясь в сумерки. Джошуа сделал робкое движение с намерением почесать старого кота, но заколебался.
— Зря. Ему оно поперек, хоть бы и от меня.
Джошуа кивнул, но все-таки дотянулся и поскреб Мёрфи между лопаток. Вместо того чтобы удрать, Мёрфи посмотрел на Джошуа снисходительно, но не без уважения (расценить этот взгляд иначе Натан не мог) и улегся сфинксом, выставив лапки вперед. Он опустил голову, прижмурился и уснул. Джошуа тотчас убрал руку и поглядел на Натана: