— Не то… И тут сразу не расскажешь. Я сама тебе надоем, а не ты мне.
— Рассказывай, пожалуйста.
— Не стоит мне с тобой откровенничать… глупо… хотя… понимаешь, у меня в этом городе нет друзей. С самого начала. Обычно друзей находят в школе, а когда мы переехали, я школу уже заканчивала, и как-то не сложилось. И потом родители… Только в университете у меня появилась подруга. Я ее очень любила…
— И где же она сейчас?
— Не знаю. Я ее потеряла, когда бросила учиться. И она не пишет. А может, и пишет, но на прежний адрес. — Женя явно не хотела говорить «на адрес мужа». — Она была совсем не такая, как я. Все время что-то сочиняла, что-то придумывала. Могла убедить кого угодно в чем угодно. Воображение у нее было совершенно гипнотическое — это не мое выражение, это Фролыч так сказал… Филипп Фролович…
— Да знаю я Фролыча.
— Да, ты ведь тоже гуманитарий… Она училась на философском факультете. А я на филологическом. Занималась русскими поэтами сороковых годов XIX века. На этой почве мы и познакомились. Между философией и поэзией гораздо больше сходства, чем принято думать, говорила она. А они что-то такое знали. Может быть, интуитивно. Особенно Тютчев. Но и другие. Бенедиктов, Каролина Павлова…
Хотя первоначальная тема нашего разговора затерялась, я был рад, потому что Женя заметно оживилась. Если воспоминания о русской литературе доставляют ей удовольствие — пожалуйста. А то живется ей совсем невесело.
— …Не фантастика, не прогностика. Именно поэзия… Два солнца отражают воды, Два сердца бьют в груди природы — И кровь ключом двойным течет По жилам Божия творенья. И мир удвоенный живет В едином мире два мгновенья. И сердцем грудь полуразбитым Дышала вдвое у меня, — И двум очам полузакрытым Тяжел был свет двойного дня. Это Шевырев. Его сейчас мало кто помнит, в основном специалисты. Правда, это написано раньше, в конце двадцатых годов. Называется «Сон». Она любила его читать…
Женя замолчала, как мне показалось, преднамеренно. Очевидно, я должен был что-то сказать. Или спросить? Но она не дождалась моей реплики и закончила сама:
— Так вот, Рихеза и эта моя университетская подруга похожи как две капли воды. Когда я в первый раз увидела Рихезу, то подумала, что это та, другая, и есть. И только когда она заговорила, я поняла, что ошиблась. Вот так.
Теперь Женя умолкла окончательно. Я часто выслушиваю людей, такая у меня работа, и я понял: рассказ окончен. Интонационно и по смыслу. Но мы не сразу разошлись. Сидели молча. И, наверное, довольно долго. В доме сперва зажглись, потом стали гаснуть окна. Стало прохладно. Она сказала, что пора смерить матери давление. Я проводил ее до квартиры и вернулся к себе. Перед сном я еще раз припомнил все сказанное и решил, что в ее рассказе наверняка был какой-то дополнительный смысл, которого я не уловил. И еще я понял — хотя говорили мы все время о Рихезе, думаю я не о ней, а о Жене.
* * *Я продолжаю. Замечаю, что рассказ мой несколько однообразен. Постоянно гляжу в окно, выскакиваю во двор, кого-то о чем-то спрашиваю. Но что поделаешь, если именно так все и было. За датами я тоже не следил, не предполагая, чем все это кончится. Поэтому излагать становится все труднее. Особенно теперь, когда я перехожу к наиболее невнятной части истории. Одно могу сказать точно — было воскресенье. Это я запомнил, потому что с утра долго и бесплодно сидел за машинкой, а потом сказал себе: «В конце концов, почему у всех воскресенье, а у меня нет?» — и пошел прогуляться. Сделал я это необдуманно. Солнце жарило из последних сил. Задымление достигло такого уровня, что по Волге не ходили пароходы. За три метра нельзя было ничего рассмотреть. Но я не вернулся назад. Я просто не мог вот так вернуться в свою комнату. Оставалось бесцельно брести, задыхаясь, по расплавленному асфальту, утешаясь мыслями о холодном пиве или о чем-нибудь подобном.
Таким образом меня занесло на Преображенку. У этой улицы есть особенность. Когда бы ни шел по ней, обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых. Тем паче — летом. Несмотря на дым, народ выбирался фланировать. Так и теперь. Сначала у растяжки, оповещающей о всемирной премьере нового фильма про агента 007 «Умри ты сегодня, а я завтра», я увидел толстуху Вальдман. На одной из открытых веранд обрисовался Колян из «Черного пруда» в компании с пузырем водки. Из-за дымовой завесы возник белобрысый тип, в котором я опознал неоднократно помянутого Олега Шехонского. Его сопровождала девица, отменные стати которой обрисовывали майка и пестрая юбка. На майке теснились буквы: «Tis not too late to seek a newer world»{16}.
Но ни с кем из них я не поздоровался и продолжал брести дальше. А потом увидел знакомую фигуру в черном комбинезоне. Еще я подумал — дурацкое упрямство, ведь запарится… Рихеза шла мне навстречу, и я отошел в сторону, почему-то не желая попадаться ей на глаза. Первый раз я встречался с ней вне двора, хотя, если вдуматься, ничего странного в этом не было.