Мэри, с напряженным вниманием прислушивавшаяся к разговору, решила, будто ей представился шанс произвести на Виктора впечатление.
— А вам не кажется, — спросила она, — что в стремлении рисковать жизнью ради блага ближнего есть что-то возвышенное и благородное? Со сколькими вещами человечество могло бы познакомиться, если бы равнодушие или трусость не сдерживали наше любопытство!
— В таком случае, мисс Беннет, я благодарю Бога за то, что он наделил нас такими качествами, как трусость и равнодушие, — серьезно ответил Франкенштейн. — Можно рисковать жизнью, но не душой.
— Это, конечно, правильно, и все же мне кажется, что ради прогресса науки общество могло бы поступиться кое-какими из своих установлений.
— Это что-то новенькое, Мэри! — рассмеялась Джейн. — Раньше ты никогда так не говорила.
— Я вижу, сестренка, ты усвоила кое-какие современные взгляды, — добавил Дарси. — Какими же установлениями ты предлагаешь нам поступиться в первую очередь?
В его голосе отчетливо прозвучали снисходительные нотки. Так бывало каждый раз, когда он обращался к свояченице, и Мэри захотелось доказать всем — а особенно Дарси и Лиззи с их идеальным браком и спокойной, размеренной жизнью, — что она вовсе не глупая старая дева, каковой они ее считали.
— Некоторое время назад лондонские анатомы получили решение суда, согласно которому им дозволяется вскрывать в научных целях тела казненных преступников, — сказала она. — И я считаю, что это только справедливо — использовать тела убийц, чтобы спасать жизни ни в чем не повинных людей!
— Да, — кивнул Бингли, — мой дядя судья рассказывал мне…
— И это еще не все! — в запальчивости перебила Мэри. — Вы слышали что-нибудь об опытах, которые проводил итальянский исследователь Альдини? Прошлым летом в Лондоне, в Королевском хирургическом колледже, он оживлял члены повешенного преступника, воздействуя на них электрическим током. Как писала «Тайме», свидетели этого необыкновенного опыта были уверены, что на их глазах вот-вот оживет все тело.
— Мэри, прошу тебя, не за столом!.. — взмолилась Лиззи.
— Если бы ты читала поменьше этих своих ужасных книг, — рассмеялась Китти, — ты бы уже давно была замужем. Уж поверь мне: ни один кавалер не захочет разговаривать с тобой о мертвых телах и прочем.
Это был жестокий удар, и Мэри поняла, что Китти тоже против нее. Ну и пусть… Насмешки сестры только укрепили ее решимость во что бы то ни стало заставить Франкенштейна вступиться за нее.
— А вы что скажете, сэр? — обратилась она к нему. — Что вы думаете о подобных экспериментах?
Франкенштейн аккуратно положил салфетку на стол рядом с тарелкой.
— Подобные демонстрации, — медленно проговорил он, — не имеют ничего общего ни с научным поиском, ни даже с обыкновенным любопытством. В их основе лежит одно лишь тщеславие — тщеславие и амбиции заурядного ума. Это, однако, не отменяет того факта, что погоня за знаниями может быть куда более серьезным грехом, чем те, что перечислены в Десяти заповедях. И хуже всего то, что подобному соблазну подвержены даже самые благородные натуры. Наука обладает огромной притягательной силой: стоит сделать глоток из чаши познания — и человек уже не может остановиться.
При этих словах викарий слегка поклонился Виктору и слегка приподнял свой бокал.
— Вы совершенно правы, мистер Франкенштейн, — сказал он. — Более верных слов мне еще не приходилось слышать. Человек, пытавшийся осквернить могилу бедняжки Нэнси, не только поставил себя вне человеческих законов, но и лишил себя права на милосердие Божье.
Мэри, раздираемая противоречивыми эмоциями, не знала, что сказать.
— А вы сами испытывали соблазны, о которых только что говорили, мистер Франкенштейн? — спросила она наконец.
— К несчастью, да.
— Но ведь Святая Церковь учит, что нет греха, который не мог бы быть прощен всеведущим Господом. Всё знать — значит всё прощать.
Викарий покачал головой.
— Милое дитя, что вы знаете о грехе?
— Почти ничего, мистер Чатсуорт. И все же мне кажется, что даже самый злой человек в конце концов может прозреть.
Франкенштейн внимательно взглянул на нее.
— Здесь я, пожалуй, соглашусь с мисс Беннет, — сказал он. — Я верю: как бы низко человек ни пал, он все же может рассчитывать на прощение и милость Господню. В противном случае мне было бы незачем жить.
— Прошу прощения, господа, но я предлагаю закрыть эту тему, — вмешался Дарси. — Мистер Чатсуорт, я надеюсь, впредь будет относиться более внимательно к своим прихожанам — включая и тех, что покоятся на кладбище. А теперь давайте послушаем, как мисс Джорджина играет на фортепьяно. Быть может, мисс Мэри и мисс Кэтрин тоже порадуют нас своей игрой. Должны же мы в конце концов похвастаться перед нашими иностранными гостями талантами английских девушек!
На следующее утро Мэри и Китти снова отправились на прогулку. За ночь погода испортилась: низкие облака грозили дождем, воздух был холоден, точно на дворе стоял не май, а начало марта, но Китти так упрашивала сестру, что та не смогла ей отказать. Выйдя из усадьбы, девушки медленно двинулись вдоль ручья, который тек через парк по направлению к Дервенту. Китти молчала, и мысли Мэри невольно обратились ко вчерашнему ужину, который прошел совсем не так, как она предполагала. Да и после ужина, когда общество перешло в гостиную, ситуация не стала лучше. Раздираемая противоречивыми чувствами, Мэри играла на фортепьяно хуже обычного и выглядела особенно жалко по сравнению с уверенной в себе Джорджиной. Да и взгляды, которые время от времени бросали на нее Элизабет и Дарси, заставляли Мэри с особенной остротой чувствовать неуместность пламенной речи, которую она произнесла в обеденном зале и которая пропала втуне: Франкенштейн, сидевший рядом с ней, не сказал девушке ничего существенного. Казалось, в ее присутствии он чувствует себя на редкость скованно.
Мэри как раз задумалась о том, как она проведет сегодняшнее утро, когда Китти, отвернувшись в сторону, залилась слезами. Это было так неожиданно, что в первое мгновение Мэри даже растерялась, но потом, опомнившись, дружеским жестом взяла сестру за руку.
— Что случилось, Китти?
— Ты правда веришь в то, что говорила вчера вечером?
— А что я говорила?
— Что нет таких грехов, которые Господь не мог бы простить.
— Конечно, я верю в это! А почему ты спрашиваешь?
— Потому что я совершила страшный, страшный грех! — Китти всхлипнула и прикрыла рукой глаза. — О, нет, я не могу об этом говорить. Мне страшно и… стыдно!
Мэри хотелось сказать, что после столь серьезного заявления молчать нет смысла (впрочем, Китти, скорее всего, и не имела такого намерения), но сдержалась. Китти была импульсивна и эмоциональна, и Мэри не всегда могла предугадать, как поступит ее сестра в следующий момент.
Они прошли по тропе еще немного, и Мэри попыталась успокоить сестру. В конце концов Китти все же согласилась облегчить душу.
Дело оказалось и простым, и сложным одновременно. Как выяснилось, Китти еще с прошлого лета была тайно влюблена в сына мэтлокского мясника Роберта Пиггота. Семья Пигготов была по любым меркам весьма состоятельной, и Роберт — единственный сын своих родителей — должен был рано или поздно унаследовать отцовский бизнес, однако это обстоятельство еще не делало его джентльменом, и Китти пообещала себе, что не позволит страсти взять верх над здравым смыслом.
Обстоятельства, однако, сложились так, что вскоре после их приезда в Пемберли Китти случайно встретилась с Робертом в городе. С тех пор она тайно встречалась с ним каждый раз, когда отправлялась в Мэтлок якобы за покупками. Результат этих необдуманных встреч оказался довольно предсказуем: Китти потеряла голову и, позабыв об осторожности, уступила голосу плоти.