«Если», 2009 № 06

— Вы любите домашних животных? — Он с подозрением уставился на Сатиша и Очковую Машину.

— Ага, — подтвердил я. — Разных зверушек.

Обратно мы ехали в тишине, время от времени прерываемой лишь повизгиванием щенка.

Нарушил молчание Очковая Машина:

— Наверное, для этого требуется более сложная нервная система.

— С какой стати? — возразил Сатиш. — Жизнь есть жизнь. Реальное — это реальное.

Я стиснул руль:

— В чем разница между разумом и мозгом?

— Семантика, — ответил Очковая Машина. — Разные названия одной идеи.

— Мозг — это процессор, — не согласился Сатиш. — А разум — программы для него.

За окнами машины проносился ландшафт Массачусетса: стена каменистых холмов справа — огромные темные камни, похожие на кости земли. Подземный закрытый перелом. Остаток пути мы проехали молча.

Прибыв в лабораторию, мы начали с черепахи. Потом последовали мыши и канарейка, которая вырвалась и уселась на шкафу. Никто из них не вызвал волнового коллапса.

Терьер смотрел на нас выпученными глазами.

— У него глаза так и должны смотреть? В разные стороны? — спросил Сатиш.

Я посадил щенка в ящик.

— Думаю, это особенность породы. Но нам от него нужно лишь одно — зрение. Любой глаз подойдет.

Я посмотрел вниз — на лучшего друга человека, нашего спутника на протяжении тысячелетий, и у меня родилась тайная надежда. «Этот вид, — сказал я себе. — Из всех прочих наверняка этот. Потому что кто из нас не смотрел в глаза собаке и не ощущал ответной реакции».

Щенок заскулил в ящике. Сатиш провел эксперимент. Я посмотрел на экран.

Ничего. Никаких изменений.

* * *

В тот вечер я приехал к Джой. Она открыла дверь. Стала ждать, когда я подам голос.

— Ты что-то говорила о кофе?

Она улыбнулась, и в тот момент я снова почти не сомневался, что она меня видит.

Несколько часов спустя, в темноте, я сказал ей, что мне пора ехать. Она провела ладонью по моей обнаженной спине.

— Нет никакого времени, — сказала она. — Только сейчас. И сейчас. — Она коснулась губами моей кожи. — И сейчас.

* * *

На следующий день в лабораторию пришел Джеймс.

— Вы сделали открытие? — спросил он.

— Сделали.

Джеймс посмотрел, как мы провели эксперимент. Заглянул в ящик. И сам вызвал коллапс волновой функции.

Затем мы поместили в ящик щенка и повторили эксперимент. Показали ему картину интерференции.

— Почему не получается? — спросил он.

— Мы не знаем.

— Но в чем разница?

— Только в одном. В наблюдателе.

— Не понимаю.

— Пока никто из проверенных животных не смог повлиять на квантовую систему.

Он обхватил ладонью подбородок. Нахмурился. Долго молчал, глядя на установку.

— Черт побери, — наконец сказал он.

— Ага, — поддакнул Очковая Машина.

Я шагнул вперед:

— Мы хотим сделать дополнительные проверки. Испытать последовательно каждый вид, класс и отряд. Особый интерес представляют приматы — из-за их эволюционного родства с нами.

Его глаза устремились вдаль:

— Проверяйте, сколько хотите. В средствах недостатка не будет.

* * *

На организацию и подготовку ушло десять дней. Мы работали совместно с Бостонским зоопарком.

Транспортировка большого количества животных могла стать логистическим кошмаром, поэтому мы решили, что проще привезти лабораторию в зоопарк, чем зоопарк — в лабораторию. Были наняты фургоны. Назначены техники. Очковая Машина отложил свое исследование и поручил лаборанту кормить амфибий в его отсутствие. Работа Сатиша тоже застопорилась.

— Она внезапно показалась мне не столь интересной, — объяснил он.

Первый день экспериментов Джеймс провел с нами. Мы развернули аппаратуру в одном из новых строящихся павильонов — зеленом и с высоким потолком, где когда-нибудь поселят оленей. Но пока в нем обосновались ученые. Сатиш занялся электроникой. Очковая Машина отвечал за связь с сотрудниками зоопарка. Я мастерил большой деревянный ящик.

Сотрудники зоопарка были не очень-то склонны нам помогать, пока директор не сообщил им размер благотворительного пожертвования, полученного от «Хансен».

В понедельник начались эксперименты. Мы последовательно испытали представителей нескольких линий млекопитающих: сумчатых, афротериев и двух последних уцелевших животных из отряда однопроходных — утконоса и ехидну. На следующий день испытывали виды из отряда неполнозубых и лавразиотериев. На четвертый день занялись Euarchontogliries.[4] Никто из них не вызывал коллапса волновой функции. На пятый день мы занялись приматами.

Мы начали с тех приматов, которые наименее родственны человеку.

Проверили лемуров и обезьян Нового Света. Потом обезьян Старого Света. Наконец перешли к человекообразным обезьянам. И на шестой день испытали шимпанзе.

— На самом деле их два вида, — рассказал нам Очковая Машина.

— Это Pan paniscus, обычно называемый бонобо, и Pan troglodytes, обыкновенные шимпанзе. Внешне они настолько похожи, что к тому времени, когда в 1930-х годах ученые впервые поняли, что это разные виды, они уже безнадежно перемешались в зоопарках. — Работники зоопарка ввели в комнату двух молодых шимпанзе, держа их за руки.

— Но во время Второй мировой войны ученые отыскали способ разделить их снова, — продолжил Очковая Машина. — Это произошло в Германии, в зоопарке возле Хелабрюна. Бомбежка уничтожила большую часть города, но не затронула зоопарк. И когда служители в него вернулись, то обнаружили, что выжили только обыкновенные шимпанзе. Все бонобо умерли от страха.

Мы испытали оба вида. Установка гудела. Мы проверили результаты дважды, затем трижды, и картина интерференции не шелохнулась. Даже шимпанзе не смогли вызвать коллапс волновой функции.

— Мы одиноки, — сказал я. — Совершенно одиноки.

* * *