Локоть Сары внезапно охватил мягкий и плотный молекулярный браслет — синий, как яйцо малиновки. Вещество снова изменило структуру, покрывшись коротким, но роскошным ворсом — синий бархат. И на этот раз Сара не произнесла ни слова. В этом не было нужды — кибернетическая начинка ленты реагировала на сенсорные воспоминания Сары, а не на ее голос. И если бы не едва заметное мерцание по краям, я был готов поклясться: цифровая ткань превратилась в синий бархат.
Теперь она изменилась снова — в коричневый вельвет. Затем — в черную джинсовую ткань, затем — в шесть или семь других тканей, которые я не смог распознать, но Сара называла их одну за другой. Грег и Риджфилд по очереди предлагали цвета, и Сара заставляла ткань менять молекулярную структуру и принимать соответствующий цвет. Я велел Саре заставить ткань превратиться в клетчатую шотландку, но Риджфилд приказал мне не умничать. Он не видел того, что видел я: лицо Сары приобрело выражение абсолютно ей не свойственное. Казалось, она загипнотизирована тканью или околдована ее способностью менять цвет и структуру. Чтобы разрушить чары, я громко хлопнул в ладоши, а когда Сара наконец посмотрела на меня, бросил ей вызов:
— У тебя прекрасно получается управлять структурой и цветом наноткани. А как насчет формы? Я хочу, чтобы это вещество могло копировать форму любой детали одежды, причем с точностью до микрона.
Сара посмотрела на ткань у себя на руке и сосредоточенно нахмурилась.
— Раздвинься, — приказала она мерцающей ткани. — Раздвинься и сделай мне край рукава.
— Не произноси команду, — подсказал я. — Ткань не реагирует на голосовые команды. Тебе надо сформировать мысленный образ…
Наверное, она меня услышала, потому что теперь наноткань изменилась. Ее края все еще мерцали, как нестабильные… и тут ближайший к ее запястью край внезапно приподнялся, перегнулся и принял некое подобие манжеты. Она перемещалась вдоль руки вверх и вниз, удлиняясь и укорачиваясь по воле Сары. Я знал, что наноткань сохраняет постоянный объем в трехмерном пространстве. Сжимая или удлиняя свою молекулярную структуру, ткань распределяла этот постоянный объем по изменяющейся площади, меняя толщину и длину согласно воле Сары, становясь тонкой или толстой, длинной или короткой. Вот манжета рукава стала складчатым обшлагом из другой ткани, гармонирующей с первой. Мне пришлось восхититься присущим Саре чувством стиля.
— А вы не можете заставить ее сделать что-нибудь еще? — нетерпеливо спросил Риджфилд.
— На руке у меня ее совсем немного, — ответила Сара. — Но если я капну еще…
Что-то в ее голосе включило у меня в голове сигнал тревоги. Сара протянула руку к баку, собираясь добавить еще одну порцию меняющего облик вещества к тому, что уже находилось у нее на руке. И когда она наклонилась к баку, я был готов поклясться, что ткань на ее руке замерцала быстрее. Как-то нетерпеливее…
Я встал и выключил питание АЦП. Тот в последний раз протестующе щелкнул и смолк. Полоска ткани на руке Сары мгновенно превратилась в лужицу слизи. Сара удивленно ахнула и схватила рулон бумажных полотенец.
— Представление окончено, — заявил я. — Прошу всех выйти, чтобы я смог написать лабораторные отчеты. Вы тоже, Риджфилд.
— Я хочу получить копию этого отчета, Левински, — сказал Риджфилд, чьи административные функции, относящиеся к моему отделу, равнялись нулю.
— Прекрасно, — ответил я. — Я пошлю вам отчет, если вы сумеете найти кого-нибудь, кто вам его прочтет.
Риджфилд что-то пробормотал и убрался, выставив челюсть. К сожалению, Сара решила уйти с ним. Я заметил, как она улыбнулась Риджфилду, когда тот спросил, все ли у нее в порядке. Я еще помнил времена, когда Сара так улыбалась мне.
Риджфилд подрывал мой авторитет, и Сара ему в этом помогала. У меня появилось искушение саботировать весь этот проклятый проект, чтобы никто не смог его у меня отнять. Нет. Такого я себе позволить не могу. У меня нет приятной внешности Барта Риджфилда или его денег и связей. У меня есть только работа. Если мои эксперименты с нанотканью всплывут кверху брюхом, Риджфилд и тогда останется богатым красавцем, а я — неудачником. Но если я продолжу исследования, то могу открыть нечто такое, что может спасти мир или хотя бы стереть ухмылочку с физиономии миллионера. Или заставить меня забыть, как Сара ему улыбалась.
И я взялся задело…
Все перепуталось и стало происходить одновременно. Я работал без передышки, и напряжение стало сказываться. Вот и теперь мои внутренние часы утверждали: сейчас конец дня, часы же показывали десять утра. А в темной просмотровой комнате мне и вовсе казалось, что наступила полночь.
Мы с Сарой были наедине… но, судя по тому, что мне удалось разглядеть на ее лице в темноте, я мог сейчас находиться где угодно. Разум Сары слился с изображением на экране, позабыв обо мне и всей электронике. На голове у нее красовалась тиара, и два тончайших оптических кабеля нежно касались надбровных дуг. Мы сидели в креслах, а в кресле между нами, наподобие кибернетического чапероне, пристроился АЦП, тихонько пощелкивающий и стрекочущий, принимающий энцефалограммы и ЭОГ-сигналы Сары пять тысяч раз в секунду. Единственным другим звуком было дыхание Сары — глубокое, ровное и ритмичное. Ее глаза и разум были устремлены на проекционный экран, а все прочее для нее не существовало.
На экране царило платье. Точнее, его трехмерная ортографическая проекция, созданная программой компьютерного дизайна: переплетение линий, образующих контуры платья, а также швы и складки в тех местах, где детали состыковывались. Окончательный эффект напоминал мне паутину: шелковые ниточки, образующие ажурную структуру.
Платье было живым. Оно изгибалось и поворачивалось, будто внутри него находился человек. Я видел, как швы и детали корсажа меняют очертания синхронно с движениями невидимой женщины внутри. Юбка приподнималась, скручивалась и плавно распрямлялась, подчиняясь темпераменту этой невидимой женщины. Внутри платья находилась Сара. Не физически, разумеется, она была одета в него мысленно и управляла им.
Двигаясь, платье менялось. Я видел, как рукава удлиняются, укорачиваются, исчезают совсем. Потом они возвращались, натягивались, обвисали. Воротник также менял форму: то высокий и жесткий, то низкий и пышный, то исчезал вовсе. Линия декольте появлялась, расширялась, сужалась, поднималась. Талия опускалась, ползла вверх, становилась просторной или прилегающей. Юбка поднималась и опускалась, меняя форму и покрой: до пола, до колена или еще выше, за пределы всякой скромности. Очередное изменение: платье снова до пола, с изысканным шлейфом, который меняет облик, как живой, превращаясь в турнюр. Затем турнюр поглощается корсажем. Юбка становится облегающей, потом на левом боку появляется разрез от лодыжки до бедра. Разрез становится шире, перемещается назад, потом на правый бок. Во время всех этих трансформаций на плече, талии и нижнем обрезе появляются клапаны, пояса и оборки… и снова поглощаются тканью столь же быстро, как появлялись.
В левом верхнем углу экрана находилось отдельное окно, куда выводились цвет и текстура наноткани. Платье на главном экране изменило форму — и название ткани в окне изменилось с розовой тафты на синий шелк, а затем на желтый трикотин: понятия не имею, что это такое. Большую часть тканей я не мог опознать, но всякий раз, когда симуляция воспроизводила очередную ткань, в текстовое окошко выводилось и название каждой из них, а также технические параметры ее структуры и переплетения нитей. Если две ткани использовались одновременно, выводились данные по обеим.
В подлокотнике моего кресла имелась алфавитно-цифровая клавиатура, и такая же — в подлокотнике кресла Сары. Время от времени я украдкой поглядывал на подлокотник Сары, желая убедиться, что она не подстраивает программу трехмерной графики командами, набранными с клавиатуры. Но в этом не было нужды — Сара управляла всем мысленно, с помощью кибернетической начинки ее наголовной ленты. Я, Грег и Лорен записали тактильные реакции Сары, ее энцефалограммы и сигналы ЭОГ — по сути, ее сенсорную память — в ответ на прикосновение разных тканей к различным частям ее тела, и преобразовали эти реакции в двоичные последовательности для логических переключателей наноткани. Теперь мы включили воспроизведение записанного… и оно работало, причем работало замечательно. Сидящая рядом со мной Сара мысленно примеряла надетое на себя платье — потуже здесь, ослабить там — и одновременно представляла, как ткань этого платья прикасается к коже. Наша база данных подбирала ткань, наиболее соответствующую по весу, структуре и тактильному ощущению, — и наноткань послушно менялась, чтобы стать материей, которую представила Сара. Одновременно симуляция платья на экране перекраивалась по прихоти Сары — укорачивала подол, если она желала открыть колени, сжимала лиф в тех местах, где она представляла корсет, и так далее. Платье становилось просторным или облегающим, легким или тяжелым, пышным или жестким — как желала Сара. Ее разум командовал — ткань подчинялась. Казалось, что для этого даже не требуется сознательное усилие и АЦП передает подсознательные желания Сары. Она хотела платье — и проекции на экране воспроизводили ее невысказанные мысли.