Плохо знает Марину и Сергея Дяченко тот читатель, который решит, что Максим, мол, очередная инкарнация врага рода человеческого. Нет, все не так просто: несмотря на свою инфернальность-иноземность и на страстное желание управлять всеми и вся, он весьма логичен, прагматичен и зачастую симпатичен.
Впрочем, роман не о нем.
Роман о том, что социальные процессы, формирующие общество и отраженные в Сети, вполне могут быть спроецированы — ответно — на реальную жизнь. Уже со своими искажениями. Реальный социум достаточно сросся с медиасредой и готов к слиянию. Только подтолкнуть…
Дюжину лет назад появился на свет роман о виртуальности, ставший практически культовым среди сетевиков. В нем рассказывалось о том, как взаимососуществуют невероятная свобода, предлагаемая Сетью, и реальная жизнь. Главный герой романа, помимо всего, должен спасти Неудачника — некое цифровое существо. Речь, как вы догадались, идет о «Лабиринте отражений» Сергея Лукьяненко.
Полдесятка лет назад супруги Дяченко написали по мотивам этого романа сценарий фильма «Глубина». Проект вроде бы заморожен, но имеет неплохие шансы на расконсервацию. Однако почти наверняка корни романа «Цифровой» растут из того самого сценария. Из тех мыслей и идей, что возникли у писательского дуэта во время работы над текстом.
«Цифровой» — это не совсем полемика с «Лабиринтом отражений». Это, скорее, новое осмысление похожих проблем в изменившемся мире. Максим — тот же Неудачник, но не пассивно наблюдающий, а заставляющий изменчивый мир «прогибаться под себя». Сеть начинает вилять нами, как хвост — собакой…
Безусловно, этот роман станет событием в отечественной литературе, а не только в жанровой прозе. Настает время Brevi finietur — «призрачных границ».
Дмитрий БАЙКАЛОВ
СТАТИСТИКА
Невидимое будущее
Известный петербургский писатель решил не размениваться на жанровые мелочи и обратился к аудитории с вопросом, которым, к сожалению, не часто задаются отечественные фантасты: «Что ждет нашу цивилизацию?» Похоже, читателей эта отнюдь не шуточная тема волнует куда больше, чем «конструкторов завтрашнего дня».
Ответы распределились следующим образом:
Преодоление кризиса, затем период ускоренного развития — 27 %;
Глобальное объединение перед угрозой всеобщей гибели — 10 %;
Распад на автономные цивилизации, ожесточенно соперничающие друг с другом — 23 %;
Глобальная катастрофа, распад «на тлеющие отдельности» — 17 %;
Глобальная трансформация, переход в принципиально иную форму существования — 23 %.
Всего в голосовании приняли участие 510 человек.
Интерпретация социологических данных — дело весьма непростое. Здесь в полной мере работает «принцип включенного наблюдателя»: само наблюдение влияет на наблюдаемое явление и, становясь его частью, тем самым искажает картину. Применительно к социологии это выглядит так: каков вопрос, таков и ответ. Любые предварительные параметры сужают диапазон высказывания. Поэтому особую ценность в социологии имеют косвенные вопросы, вторичное просвечивание материала, дополнительное сканирование. Так, совмещение нескольких смысловых локаций позволяет выявить тот скрытый рельеф, ту картографию подсознания, которую референт не сумел или не захотел вывести на поверхность.
В нашем случае интересно следующее. Только 10 % опрошенных верят в то, что человечество способно объединиться перед угрозой всеобщей гибели. И еще 27 % надеются на преодоление кризиса. То есть «оптимистов» в референтной группе явное меньшинство. А вот 17 % уверенно предполагают, что в будущем нас ждет глобальная катастрофа. Если же сюда подключить те самые косвенные вопросы: «распад на автономные цивилизации, ожесточенно соперничающие друг с другом», «глобальную трансформацию, переход в принципиально иную форму существования», что, по сути, также является нарицанием катастрофических перемен, то число людей, ждущих обвала, возрастает до 63 %.
Это очень существенный показатель. Напомню, что со времени европейского Просвещения и практически до конца XX века подавляющее большинство людей верило в разумное, поступательное, позитивное движение человечества. Иррациональный страх перед будущим, страх перед неизвестностью, которую оно приносит с собой, характерен для средневековой и даже более — для архаической психики.
Конечно, выборка на основе ответов читателей журнала «Если» не является социально репрезентативной, она представляет собой мнение «продвинутого меньшинства», и все же в совокупности со многими другими признаками можно считать, что содержание коллективных предчувствий сейчас принципиально меняется: будущее из «социального рая» вновь превращается в «социальный ад», в нечто такое, что вызывает по большей части тревогу и опасения.
Если же интегрировать эти социологические ожидания, то коллективный субъект, каковым можно считать участников экспертизы, фактически предлагает следующий сценарий. Современные политические элиты окажутся неспособными преодолеть нынешний кризис, во всяком случае, вероятность такого исхода невелика, в результате произойдет катастрофа, которая завершит данный цивилизационный этап, далее будет осуществлена глобальная трансформация мира, переустройство его на основе тех принципов, которые пока предвидеть нельзя, и человечество, если, конечно, оно все это переживет, вступит в новую фазу развития.
Заметим, что подобный сюжет фатально возникает в истории. Именно таким образом, через глобальную катастрофу, была размонтирована Античность, после чего возникло европейское Средневековье, для которого предшествующие века представляли лишь прах. И аналогичным путем, после длительных религиозных войн, погрузивших Европу в хаос, образовалось Новое время.
Так что экспертный анализ журнала «Если» целиком лежит в русле традиции. Ничего хорошего он, к сожалению, не сулит: мир, к которому мы привыкли, исчезнет в пыли катастрофического распада. Но здесь, по крайней мере, просматривается цивилизационная перспектива: после глобального катаклизма неизбежно начнется этап следующего восхождения.
Однако это — исключительно в русле традиции. Мне же хотелось бы напомнить парадоксальную мысль, которую в свое время высказал Кирилл Еськов. В одной из своих статей он писал: «Мы располагаем следующей временной последовательностью: 2,5 млн. лет назад — первые каменные орудия в Восточной Африке; 12 тыс. лет назад — первые неолитические культуры в «Плодородном полумесяце»; 300 лет назад — индустриальная революция в Европе; наши дни — информационная революция. Если отложить эти значения по абсциссе и принять — на чисто интуитивном уровне, — что каждая из этих революций меняла «качество жизни» (ординату) сопоставимым образом, то мы получаем простую логарифмическую зависимость с корреляцией 0,98… Так когда ж нам ожидать следующую, «Четвертую технологическую», революцию? Вы будете смеяться, но — исходя из нашего графика — через семь-восемь лет! Это, разумеется, глубоко в пределах ошибки, так что… может, она уже идет? А ряд-то логарифмический, так что пятая, шестая и так далее (революции — A.C.) будут следовать одна за другой, сливаясь в сплошной каскад».
То есть новое восхождение может и не состояться. Мы имеем все шансы оказаться в среде, которая принципиально не обладает устойчивостью. В каждую единицу времени здесь будет происходить хотя бы одна технологическая революция, один «разрыв реальности», один фундаментальный фазовый переход, и потому никакая целостность, никакая структурность, необходимая для развития, окажется невозможной. Любая структура в такой среде распадется уже в момент своего зарождения. Любое знание будет иметь модельный, конвенциональный характер. Мы попадем в мир осциллирующих фантомов, в колеблющееся иллюзорное бытие, не обладающее критерием истинности. Это будет вечная, ни на мгновение не ослабевающая катастрофа, непрерывная революция, самоподдерживающийся метафизический хаос, сминающий податливую реальность. Данное состояние можно также охарактеризовать как тотальную виртуализацию: мир станет предельно изменчивым, предельно условным во всех своих экзистенциональных аспектах. Исчезнут все границы, все различия, все бинарные оппозиции, свойственные европейской цивилизации, все иерархии, все каноны, вся ценностная аксиоматика, прошлое станет неотличимо от настоящего, время и бытие сольются в единую сущность.