Сатиш кивнул, словно понял.
Позднее, сидя за работой, он рассказал в ответ свою историю:
— Был когда-то гуру, который повел четырех принцев в лес. Они охотились на птиц.
— Птиц?
— Да. И на высоком дереве они увидели чудесную птицу с яркими перьями. Первый принц сказал: «Я подстрелю птицу». Он натянул лук и пустил стрелу, но промахнулся. Затем второй принц попробовал сбить птицу, но тоже промахнулся. Потом третий. Наконец, четвертый принц выпустил стрелу, и на этот раз стрела попала, и прекрасная птица упала мертвой. Гуру посмотрел на первых трех принцев и спросил: «Куда вы целились?» — «В птицу». — «В птицу». — «В птицу». Гуру посмотрел на четвертого принца: «А ты?» — «В глаз птице».
* * *Когда установка была собрана, последней задачей стала ее регулировка. Электронную пушку следовало нацелить таким образом, чтобы электроны с равной вероятностью могли пролететь сквозь каждую из щелей. Аппаратура заполнила почти всю комнату — разнообразная электроника, экраны и провода.
По утрам в номере отеля я разговаривал с зеркалом, давал обещания серым глазам. И каким-то чудом не пил.
Один день стал двумя. Два стали тремя. Три стали пятью. Потом я не пил целую неделю.
Работа в лаборатории продолжалась. Когда последняя деталь установки встала на место, я отошел и с бьющимся сердцем обозрел всю конструкцию, стоя на краю какой-то великой вселенской истины. Мне предстояло лицезреть нечто такое, что довелось увидеть лишь нескольким людям на протяжении всей истории мира.
Когда в 1977 году в дальний космос был запущен первый спутник, к его борту крепилась золотая пластинка с кодированными сообщениями. Там были диаграммы химических структур и математические формулы. Изображение ребенка в утробе, калибровка круга и одна страница из «Системы мира» Ньютона. Там содержались сведения о нашей математической системе, потому что математика, как нам говорили, есть универсальный язык. Я всегда считал, что на золотой пластинке следовало изобразить и схему этого эксперимента Фейнмана.
Потому что этот эксперимент фундаментальнее математики. Это то, что обитает под математикой. Он рассказывает о самой реальности.
Ричард Фейнман сказал об этом эксперименте: «В нем суть квантовой механики. Если честно, то он заключает в себе только тайну».
В комнате 271 имелись два стула, доска на стене, длинный лабораторный стол и несколько больших столов. Окна я завесил темной тканью. Части установки расползлись по всей комнате.
Щели были прорезаны в стальных листах, разделяющих установку на зоны. Фосфоресцирующий экран вставлен в прямоугольную коробочку позади второго комплекта щелей.
Джеймс зашел чуть позднее пяти часов вечера, перед самым уходом домой.
— Мне сказали, что ты подал заявку на лабораторное помещение, — сказал он.
— Да.
Он вошел в комнату.
— Что это? — поинтересовался Джеймс.
— Просто старое оборудование из «Доцента». Оно никому не понадобилось, вот я и решил проверить, смогу ли его наладить и запустить.
— А что именно ты запланировал?
— Воспроизвести результаты, ничего нового. Эксперимент Фейнмана с двумя щелями.
Он помолчал.
— Приятно видеть, что ты над чем-то работаешь, но тебе не кажется, что все это немного устарело?
— Хорошая наука никогда не устаревает.
— Но что ты собираешься доказать?
— Ничего. Совсем ничего.
* * *В день эксперимента погода стояла чертовски холодная. С океана налетали сильные порывы ветра, и Восточное побережье съежилось под напором холодного фронта. Я приехал на работу рано и оставил на столе у Сатиша записку:
Приходи ко мне в лабораторию в 9.00.
Эрик.
Я ничего не объяснил Сатишу. Объяснять было нечего.
Сатиш вошел в комнату 271 за несколько минут до девяти, и я показал на кнопку:
— Не хочешь оказать мне честь?
Мы стояли в почти темной лаборатории. Сатиш разглядывал аппаратуру.
— Никогда не доверяй инженеру, который не ходит по своему мосту.
Я улыбнулся:
— Ну ладно.
Я нажал кнопку. Аппарат загудел.
Я дал ему поработать несколько минут, затем пошел взглянуть на экран. Открыл верхнюю крышку камеры и заглянул внутрь. И тут я увидел то, что надеялся увидеть. Эксперимент выдал четкую структуру из полосок, интерференционную картину на экране. В точности как у Юнга, и в точности как предсказывала Копенгагенская интерпретация.
Сатиш заглянул через плечо. Аппарат продолжал гудеть, полосатая картинка становилась все четче.