На душе у меня стало черно, как в иллюминаторе. Похоже, мы опускались на ночную сторону планеты. Людочка неотрывно глядела вперед.
— Господи, — она сказала это так, будто речь шла об изнасиловании, — я спала с тобой.
Я произнес ядовито:
— Да. Мы трахались.
Людочка глубоко вдохнула и резко выдохнула, снова глубоко вдохнула и сказала, повышая голос на выдохе, как на поднимающейся волне:
— Ладно, прости, я погорячилась. Ты не виноват.
Я сказал:
— И ты меня прости за грубость. Честное слово, я не принуждал тебя.
Она посмотрела на меня с презрением:
— Прилетели.
Катер тряхнуло. Лампочки на панели управления мигнули красным и покрылись сетью маленьких трещин с таким хрустом, будто кто-то смачно надкусил мороженое в вафельном стаканчике.
Людочка посмотрела на приборы и голосом какого-то давно умершего диктора произнесла:
— За бортом плюс пять. Воздух пригоден для дыхания. Давление в порядке. Все жизненные показатели в пределах нормы. Можно выкатываться.
Я сказал:
— Отлично.
Мы оделись потеплее и вышли в сумерки Парадиза.
Из толстого слоя пепла, что лежал под ногами, поднимались громады обожженных зданий. Сквозь застлавшую небо серую муть, похожую на помехи на экране телевизора, мерцало бескровное солнце.
Мне оно напоминало пулевое отверстие. Словно кто-то прострелил небо из пистолета.
Мы ступали по мягкому пеплу, как по снегу, и за нами оставались черные следы. Я присел на корточки и притронулся к Людочкиному следу. Он был холодный и чужой, превращался в пыль, едва я касался его.
Я сказал, поднимаясь:
— Не похоже на рай.
Людочка с нежностью прошептала, разглядывая покореженные дома:
— Когда-то это было раем.
Я спросил:
— Стоило ли сюда возвращаться?
Людочка повернулась ко мне:
— Откуда ты знаешь, что мне стоит делать, а что — нет?
Она быстро зашагала вперед. Я поспешил за ней.
Людочка закричала:
— Я надеялась, что Дагон пощадит мою родину!
Я переспросил:
— Дагон?
Людочка показала на дом, похожий на гигантскую черную коробку с кристаллами, выпиравшими сверху:
— Тут жила моя школьная подружка Алиса.
Она показала на дом, похожий на стоэтажную избушку. Дом венчала телевизионная антенна со скелетом кота на рефлекторе.
— Здесь жили дядя Федор и его пес.
Я спросил:
— Почему пес? Там дохлый кот на антенне.
Она сказала, показывая на типовую девятиэтажку:
— Тут жил мой двоюродный брат со своей семьей. — Людочка сказала: — А вот здесь был ларек, где торговали моими любимыми шоколадными роботами на вафельных транзисторах. Роботы говорили: «Не-ешь-нас-де-воч-ка-мы-ра-зум-ны-е-су-щест-ва». А я все равно ела. Я проглатывала голову робота на слове «разумная». «Существа» робот произносил в моем животе.
Я сказал:
— Тьфу…
Людочка усмехнулась:
— Не нравится?
Я сказал:
— Не нравится.
Она улыбнулась:
— Ты хотя бы честен со мной. Мне это по душе.
Людочка показала на старинный дом с мезонином:
— Вот за этим домом мы играли с подружками в резиночку. Ты умеешь играть в резиночку, Маркин? Это очень непростая игра. Стоят два человека. Между ними протянута бельевая резинка, связанная за концы. Надо выполнить определенную комбинацию прыжков через эту резинку. Сначала прыгать легко, потому что резинка расположена низко. Но ее поднимают с каждым разом все выше. Щиколотки, колени, бедра, талия… ты начинаешь путаться в ней. Злишься, пытаешься прыгнуть как надо, но промахиваешься. Вскоре о твоем прошлом рекорде в резиночку забывают, у толпы новый герой, а ты остаешься на обочине человеческой памяти: стоишь как столбик для резинки и наблюдаешь за чужими прыжками… — Она ударила кулаком по столбу. — Сволочи!
Я позвал:
— Людочка!
Кажется, я звал не ее.
Кажется, я звал ту, старую Людочку.
Она не услышала меня. Она подбежала к обгоревшим качелям и закричала:
— Здесь я впервые поцеловалась! Мне было тринадцать, а ему — двенадцать! Это был очень милый мальчишка: одноглазый инопланетянин в поношенной буденовке, которую он стащил из музея, скромный, когда дело касалось любви, и умный. Я сама коснулась губами его синих губ, иначе бы он никогда не решился! Его звали… с-сво-лочь, я забыла, как его звали! У него было дурацкое инопланетное имя! Губы его воняли бензином, и меня чуть не стошнило, а язык у него был алый и трепыхался, как красное знамя, и он считал себя революционером и верил в свободу, равенство и братство! Вот идиот! А вот школа! — Людочка ткнула пальцем в пустырь. — Я до сих пор помню выпускной бал! На мне было роскошное белое платье, а мой одноклассник Пашка, сволочь, вылил на него «Байкал»! Какой же он урод! Я плакала, спрятавшись в туалете для девочек, и пыталась оттереть пятно, а потом напилась с ребятами водки, и мы поехали на электричке на речку встречать рассвет, но случайно вышли не на той станции. Мы вышли в каком-то поселке, там был захудалый гастроном, и мы забрались на крышу этого гастронома встречать рассвет, и пили водку, а утром протрезвели и боялись слезть. За нами приехали родители и пожарные. Они ругались и плакали от счастья, потому что с нами ничего не случилось. Вот весело-то было! Ха-ха! Что же ты не смеешься, Сергей?!