«Как странно, что я почувствовала сострадание именно сейчас, когда уже ничего нельзя изменить, — была ее следующая мысль. — Впрочем, раскаяние всегда приходит слишком поздно!»
Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН
© Sean McMullen. The Spiral Briar. 2009. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».
МАРИЯ ГАЛИНА
КРАСНЫЕ ВОЛКИ,
КРАСНЫЕ ГУСИ
Посвящается книгам детства.
«Сырая московская зима и холодная затяжная весна остались позади. Мне предстояло долгое путешествие, полное неожиданных находок и открытий: встречи с животными, знакомство со случайными попутчиками и со всеми, с кем может свести судьба путешествующего натуралиста — с охотниками, пастухами, объездчиками и просто жителями самых отдаленных уголков этого замечательного дикого края. Далеко позади остались глинобитные домики городских кварталов и пестрота местного базара; впереди лежали предгорья, а за перевалом расстилалась скудная земля пустыни, которая, впрочем, изобиловала жизнью, оставалось только радоваться, что судьба привела меня сюда весной, когда тюльпаны и маки горят, точно крохотные пламенеющие костры, а в жесткой траве пересвистываются сурки. Однако здесь, в ущелье, поросшем самшитовым лесом, было сумрачно и даже прохладно...
Еще несколько километров, и лес расступился, открыв расчищенную поляну, на которой высился крепкий сруб. Это и был кордон «Верхний»; на крыльце дома встретил меня лесник Михаил Рычков, бывший красноармеец, обосновавшийся в этих труднодоступных местах. В городской заготконторе мне много рассказывали про этого удивительного человека; помимо тетеревов и куропаток, которых он бил для себя, ежегодно сдавал около сотни лисиц и несколько волков.
— Эй, хозяин, встречай гостей, — крикнул я, скидывая на землю тяжелый рюкзак с ловушками, формалином и фотопринадлежностями.
Хозяин кордона в застиранной гимнастерке и сапогах сбежал с крыльца и, завидев «ижевку» у меня за спиной, протянул мне руку:
— Проходите, товарищ! Охотнику всегда рад!
Я объяснил, что не столько охотник, сколько натуралист и цель моя — отлов живых животных, хотя, признаться, первым моим желанием было сейчас, не разбирая пожитки, как можно скорее отправиться на охоту, побродить с ружьем в этих замечательных, живописных местах... «Так я и сделаю», — решил я, однако гостеприимный хозяин крикнул:
— Уля! Встречай гостя!
На крыльцо вышла босоногая девочка в платке, накинутом на черные косы; она помогла мне внести пожитки в дом, в светлую, вымытую до блеска горницу, стены которой были украшены рогами архаров и джейранов — трофеев хозяина дома.
Ковшиком она зачерпнула из стоящей на скамье бадьи и поднесла мне: никогда я не пил такой вкусной родниковой воды...
Прошло уже несколько лет, но я с немалым удовольствием вспоминаю этот затерянный, но прекрасный уголок нашей Родины — и надеюсь обязательно вернуться под гостеприимный кров избы хозяина кордона».
Молчаливая Уля поставила на дощатый, выскобленный добела стол заткнутую газетой бутыль с опалесцирующей жидкостью, выложила молодой чеснок, лук и кряхтя потянула ухватом из печи горшок с жарким. Ручки у нее были тоненькие, оставалось только дивиться недетской силе. Лопатки под натянувшимся сарафаном торчали, угрожая прорвать застиранную ткань.
— Ленивая, зараза, — сказал лесник, набивая козью ножку, — все они ленивые.
— Откуда она у тебя? Прибилась?
— Какое прибилась? Купил за горсть патронов. Без бабы что за жизнь.
— Слушай, ей лет-то сколько?
— Да их тут замуж и в восемь выдают. Эта, можно сказать, перестарок.
Девочка поставила горшок на стол. Ее смуглое лицо покраснело от натуги, тонкие ноздри раздувались.
— Жрать хочет, — сказал лесник с неудовольствием. — Эй, возьми себе миску и давай отсюда. Шевелись, дура.
Он уловил осуждение во взгляде московского гостя и сказал с ноткой оправдания в голосе:
— Тут, когда советская власть пришла, мужики в горы подались, да многие так и не вернулись. Бабы остались, ребятишки и старики. Кормить некому. А вообще, бабы у них свое место знают. Слышь, тут лектор приезжал из района, лекцию в клубе читал про женские права, так в актовом зале одни мужики собрались и ухохотались до колик, думали, шутит... Комик, думали, мать его, артист, до этого как раз комик приезжал. Ладно, поехали, что ли!
Самогон отдавал сивухой, резкий запах шибал в нос.
— Будем здоровы, что ли, — лесник со стуком поставил пустой стакан на стол и сосредоточенно захрупал перышком дикого чеснока.
— Будем, — отозвался он неуверенно.
— Ты вот... тебя как звать? Евгений? А по фамилии? Шехтель? Еврей, что ли?
— Немец.
Лесник мрачно поглядел на него, запавшие глаза у него были обведены темными кругами.
— Были тут, — сказал лесник неопределенно, — тоже вроде немцы... с молотком ходили, и ящики железные. Ты зачем приехал?
— Я ищу редких животных, — он зачерпнул горячее жаркое, подул на ложку; масло, которым была щедро приправлена еда, сильно горчило.
— Шпион, стало быть? — спросил лесник добродушно.
— Почему шпион? У меня мандат из Москвы.
— Эти, которые всюду шныряли и молотками своими тюк-тюк-тюк, так у них тоже мандат был. Потом заболели все. Непонятно чем заболели, стали палаткой в степи, прикатил закрытый грузовик, вышли из него в комбинезонах, морды закрыты, побросали всех внутрь и укатили. А палатки ихние облили бензином и сожгли. Вот так.
— Я зоолог, — повторил он терпеливо.
— Зоолог, — лесник пожал плечами, — ну, кого бить будем, зоолог?
— Для зоомузея — это как повезет. Еще от Московского зоопарка заказ есть. Красная утка, слышал о такой? Но это живьем надо.
Лесник покачал лохматой головой.
— Откуда тут утки? Разве выше, на озере... Тут это, у водопада синяя птица живет. Синяя не подойдет разве?
— Зимородок?
— Нет, большой, с галку. Лиловый, как чернила... и поет красиво.
— Дрозд. Синий дрозд. Редкая птица.
— Нужен тебе такой? Они все время у скал крутятся. Парой. Гнездо у них там, в скалах. Ты дождись, пока птенцы оперятся, и волосяной петлей их из гнезда надергай. Ну, как удочкой. Там обрыв, иначе никак.
— А когда оперятся?
— Ну, еще неделя-другая.
— Тогда на обратном пути. Так нет красной утки?
— Точно говорю тебе — нету. Не видал. Ты вот что, ты в сельсовет сходи. Там председатель Игнатыч, хороший мужик, его из Рязанской области прислали, хозяйство поднимать. Ну, он и поднимает... как может. Покажешь мандат свой, он и распорядится. Пионерам задание даст. Тебе чего хошь натаскают... Ладно, повторим, что ли? За успехи горного дела!
— Я не горного...
— Да один хрен! Будь здоров...
Самогон прошел по пищеводу огненным комом; он торопливо зажевал его сырым, плохо пропеченным хлебом («Никак, зараза, приличный хлеб выпекать не научится», — сказал с досадой лесник), по крайней мере, не подхвачу никакого проклятого лямблиоза из-за здешней воды, подумал он, это ж любую заразу выжжет.
На дворе вдруг как-то резко и быстро сделалось темно. Он встал и, отталкиваясь от бревенчатой шершавой стены, прошел на крыльцо, предполагая помочиться с него, однако торопливо застегнул штаны, увидев темную фигурку, съежившуюся на ступеньках.
— Ты чего? — он повернул во рту непослушный язык. — Холодно... Иди в избу.
— Он драться будет, — тихонько сказала девочка, — и за титьки хватать.
— Не будет он ничего такого, — сказал неловко.
— А прошлый раз, когда из заготконторы приезжали, так они... — Девочка встала, длинная черная коса сползла у нее по спине между острыми бугорками. — Я спать на сеновал пойду, он пошумит-пошумит да и заснет... А если за ружье хвататься будет, так это так, для куражу. Он не выстрелит, вы не думайте.