Еще не успело стемнеть, но охрана вокруг лагеря теперь, когда договор был подтвержден, не сильно напрягала свое внимание, и им удалось выбраться незамеченными. Правда, пришлось сделать крюк. Чтоб не оказаться на открытом месте, перебежали под тень деревьев, окружавших лагерь. Деревья подступали близко к реке, но все же между кромкой леса и водой тянулась прерывистая цепь дюн. Утром туман над водой был гуще, но берег выглядел не таким мрачным — оттого, наверное, что его вскоре должно было осветить солнце. Теперь солнце, хотя еще не покинуло небесный свод, скрылось за лесом, и отсюда его не было видно.
Они скатились по склону и оказались в узком распадке между двумя песчаными холмами, отрезанные этой ненадежной преградой леса позади и реки — впереди. Надо было двигаться дальше, но они так и сидели, держась за руки.
Со стороны лагеря не слышалось ни звука. Наверное, побег еще не был замечен. Начальство, прежде чем прийти наблюдать агонию — или ее отсутствие, — решило подкрепить себя горячим ужином и кофе.
Внезапно он услышал ее голос. То есть он уже слышал его утром. Но впервые она обращалась к нему. Впервые заговорила сама, а не отвечая на вопрос.
— Скоро меня не будет…
Он обернулся к ней. Этот рост, мускулы, шрамы, неподвижное лицо служили неплохой маскировкой, да и трудно определять возраст у людей чужого племени, но сейчас ему показалось, что она очень молода.
И еще он подумал, что отпускает ее лишь для того, чтоб ее убили на том берегу.
— Я не хочу, — сказал он. — Не хочу, чтобы ты уходила.
Она тоже повернулась к нему.
— Ничего уже нельзя изменить. После того как сделан вызов.
— Кто этот Хозяин, — с горечью спросил он, — что ты жертвуешь собой по одному его вызову?
— Хозяин в Заречье — это все. — Без сомнения, она верила в сказанное, но все же не находила в себе сил, чтобы встать и уйти.
Она держала его за руку, и глаза ее оказались не желтыми — золотыми, и блеск их был ярче, чем блеск вороненого клинка, теперь убранного в ножны… и под грубым коротким платьем ничего нет, только тело, женское тело, сильное, молодое и неважно, что в шрамах…
Он слепо потянулся к ней, она пробормотала что-то похожее на «отрава», но не оттолкнула его.
Не расцепляя объятий, они упали на песок. Все отступило в неимоверную даль и потеряло значение — и неизбежная погоня на этом берегу, и смерть на противоположном… капитан был прав — у женщин все устроено одинаково, и на том берегу, и на этом… пока он не осознал, что тело под ним бьется не в судорогах страсти, а просто в судорогах, и дыхание ее прерывается не от необоримого желания.
Он откатился в сторону, с ужасом глядя на нее. Окажись здесь доктор, он непременно зафиксировал бы все признаки агонии, Пальцы конвульсивно скребли песок, золото на дне глаз потускнело, на губах пузырилась кровь. Женщина силилась что-то сказать.
— Что? Что я должен сделать?
— …к реке …в воду… может, еще… — она прикусила губу, кровь потекла на подбородок.
Он без размышлений подхватил ее на руки. Что еще оставалось? Он один здесь хотел спасти ее — и сам же убил… почти убил. Но, может, еще не поздно…
И даже если поздно, по крайней мере, ее не будут потрошить на потребу науке.
Уже почти стемнело, туман колыхался над водой сизым покрывалом. Он зашел по пояс в воду и выпустил женщину из рук. Она тут же пошла ко дну. На какой-то миг ему показалось, что желтые глаза смотрят на него из-под толщи темной воды. Потом тело уволокло течением.
Он остался на месте. Через какое-то время ему послышалось… нет, определенно раздался всплеск. Затем другой. И дальше, равномерно удаляясь. Кто-то плыл в сторону Заречья. Но кто — в тумане невозможно разглядеть.
3
— А ты счастливец, парень.
Это было первое, что он услышал, когда пришел в себя. Но счастливым себя он совсем не чувствовал. Мучила жуткая слабость, ныли раны, кружилась голова, вкус во рту был омерзительный, но хотя бы снова можно было дышать, и глаза не слезились. Перед тем как рухнуть на дороге, он уже ничего не видел из-за рези в глазах.
Сейчас с помощью вновь обретенного зрения он был в состоянии рассмотреть, куда попал. На тот свет, каким рисуют его религиозные представления, не было похоже. На пещеру дикарей — тоже… или что там дикарям положено — хижины?
Деревенский дом, бедный, но чистый. Бревенчатые стены, глиняный пол, стол, пара скамеек, очаг, полка с керамическими и деревянными плошками. У стены — ткацкий станок, свидетельствующий, что в доме есть женщина. Но у постели его сидел мужчина. Немолодой, с бледным лицом, иссеченным старыми шрамами, в домотканой рубахе и штанах, на шее — нечто вроде украшения в виде деревянных бус, а может, это обозначало его статус, как монашеские четки…