Вечеринку устроили на поляне. Карлсон уже вытерпел утешения нескольких детективщиков, мемуариста, сатирика и автора эпистолярной прозы, некогда прославившегося тем, что переделывал письма, которыми обменивались его персонажи, в непереводимый двоичный код.
Карлсону посоветовали не очень-то расстраиваться из-за мерзавцев чи. До тех пор пока коллеги знают, что он хороший писатель, и он сам знает, что он хороший писатель, и когда-нибудь он обретет свободу, вернувшись в человеческое пространство, где хотя бы одному человеку из двухсот тысяч еще нужны хорошие писатели, ему следует поплевывать свысока на попытки чи уничтожить его как автора, то есть обращать на них внимания не больше, чем на весенний дождик.
Конечно же, ему придется выдержать жестокий шквал таких же вопросов через неделю. И еще через неделю.
И почти каждый из тех, кто его утешал, отводил взгляд, когда он в ответ спрашивал, как им здесь пишется. У всех личные музы пребывали если не в кандалах, то были избиты до такой степени, что попытка поднести перо к бумаге (или прикоснуться к клавишам электронного блокнота, или переслать нервные импульсы в гипертекстовую базу данных, или любой иной импульс творить) причиняла им невыносимую боль.
Вечер не обещал стать намного приятнее, когда он заметил знакомое лицо в очереди сочувствующих. Успев позабыть о том, как они расстались, Карлсон бросился вперед, чтобы поздороваться:
— Сандра!
Она тоже обняла его в ответ:
— Брайан. Мне так жаль. Я предупредила бы тебя, если бы могла.
— Ничего, все в порядке, — успокоил ее Карлсон, искренне улыбаясь впервые после злосчастной пресс-конференции. — Как твои дела?
— Могли быть хуже. Я уже несколько месяцев не могу дописать ничего из начатого, но хотя бы в состоянии относиться к этому с юмором. А ты отлично выглядишь. Поправился, но все еще хорош.
— Ты тоже. За исключением "поправилась".
Давным-давно, когда Брайан познакомился с Сандрой и полюбил ее, она была стройным и хрупким созданием, напоминала эльфийку-брюнетку с короткой стрижкой и обладала присущей некоторым женщинам особенностью перемежать каждое сделанное утверждение смущенным хихиканьем, как будто сам факт высказывания своих мыслей требовал извинений. В те времена она маскировала свою природную застенчивость вызывающими нарядами, из которых ему запомнились платье с анимированными голографическими узорами и костюмчик, подающий звуковой сигнал и становящийся прозрачным через случайные промежутки времени. Сейчас она утратила часть прежней худощавости, но добавочный вес уравновесил округлость лица и сделал ее больше похожей на женщину, чем на беспризорницу, а солнечно-желтая туника, в которой она сегодня щеголяла, скорее подчеркивала фигуру, чем отвлекала от нее внимание, подобно некоторым прежним нарядам.
Карлсон невольно пережил момент глубокой и трогательной ностальгии по временам их совместной жизни.
— Господи, как же я рад тебя видеть!
— Хотела бы я сказать то же самое, — ответила Сандра, отнюдь не прибавив ему оптимизма. Впрочем, следующие слова немного его ободрили: — Ты действительно такого не заслужил. Ты уже догадался, что здесь происходит? Или, может быть, кто-нибудь удосужился тебе это объяснить?
— Гм-м, не совсем. Финн пытался меня предупредить до начала этого кошмара, но мы сшиблись лбами, и он не смог договорить.
— Значит, это придется сделать мне, — решила она и схватила его за руку. — Пошли, найдем тихое местечко.
Когда-то Сандра скорее умерла бы, чем отважилась повести за руку кого-нибудь старше ребенка — ей не хватало самоуверенности или смелости вести кого угодно куда угодно. Теперь же она уподобилась бульдозеру, умело прокладывающему дорогу сквозь нетрезвую толпу в твидовых пиджаках и расталкивающему тех немногих, кто еще не успел выразить Карлсону сочувствие. Последней, кого она ловко избежала, была Вера, похожая сейчас на призрак невесты, выглядывающей в окна верхнего этажа какого-нибудь викторианского поместья. Карлсон лишь порадовался, что Сандра сумела избавить его от этой встречи, потому что в глазах Веры читалось отчаяние, а Карлсон был сейчас явно не в состоянии выдержать еще одну дозу.