Что вы сказали?
Нет, «курнуть травешки» мне как-то не приходилось. Недостаточно эмансипировался для этого, надо полагать. Но почему вы вдруг?..
А, для сравнения. Н-не знаю… Любопытно, никогда не подходил с этой точки зрения…
Тогда я почувствовал зов: «Плыви с нами! Присоединяйся к нам! Ты обретешь счастье на целую вечность!». Я боролся. Время шло на секунды, всего пять или шесть секунд. Я боролся. Даже молиться пробовал. Но меня звали к себе так убедительно!
И…И…
Я отпрыгнул в последний момент. Меня что-то отдернуло. А Макс пошел ковчегу навстречу.
Потом на этом месте нашли пустой разорванный скафандр и ни малейших признаков мертвого тела. Просто немного крови внутри…
Я не знаю.
Да я просто не знаю!
Я приличный историк, меня уважают коллеги, мои книги стоят в серьезных библиотеках, но я не готов к таким вещам. Я рад, что спасся. Но я не знаю, что случится, если меня еще раз так позовут. Сам я… не смог. А удастся ли меня вот так выдернуть за миг до…
Я ничего не знаю, барышня. Я ученый.
Что?
Я не ослышался?
Вам нужен день, когда в нашей реальности появится третий ковчег?
Вы, очевидно, не понимаете, для чего я вам это рассказал. А я рассказал вам все это в утешение. Есть некоторые сферы, куда науке лезть не следует. И вы туда не полезете. Но хотя бы будете знать, чего избежали.
Послушайте…
Да что за ерунда!
Я ведь еще не все рассказал. Еще осталась самая малость. Полагаю, она вас убедит.
Ковчег проехал мимо меня. И я не смел повернуться к нему, уходящему, поскольку зов был еще очень силен. Минуло несколько мгновений. И тогда я содрогнулся от крика. Я услышал, нет, я почувствовал столь сильный вопль, будто нескольким тысячам людей одновременно причинили боль раскаленным железом, будто им разом нанесли глубокую рану. Они кричали долго, не останавливаясь, захлебываясь болью, переходя то на хрип, то на визг. Я пытался заткнуть уши пальцами, но крик звучал не в ушах, а прямо в голове! Вдруг все стихло. Оказывается, я опустился на корточки… Поднявшись, я все-таки дерзнул обернуться. Но за спиной у меня уже ничего не было. Только марсианский пейзаж: рельсы, камни, песок, поднятый ветром…
Не убедил?
Так.
Тогда давайте покончим со всеми этими соплями. Год, день и час, когда со Скрытой горы сойдет последний ковчег, вы от меня не узнаете.
Наш разговор окончен.
Что… вы…
Ах вот оно как.
Очевидно, вы заранее решили заплатить эту цену.
Превосходная грудь. Чудесная кожа. И очень милый пупок.
Вы очень хороши.
И все же я говорю вам: нет.
Мария Галина
Добро пожаловать в прекрасную страну!
Иллюстрация Владимира БОНДАРЯ
В очереди перед ней стояли две девушки немногим старше ее, но сами по себе, без родителей, стройные и длинноногие, и они приплясывали под музыку в наушниках — каждая под свою, и вещей у них всего ничего: чемоданчик с ручкой и на колесах у одной, стильный рюкзачок у другой…
Почему одних отпускают без родителей, других — нет? И вообще: почему одни — такие, а другие — совсем не такие?
Она исподтишка дала пинка тяжеленной сумке, которую мать побоялась сдавать в багаж, и отвернулась, но тут же уперлась взглядом в раздраженное отцовское лицо. «Столько денег угрохать, — явственно читалось в его глазах, — два года не ездить к морю, и ради чего? Они же нас унижают, будь мы какие-нибудь американцы, нас бы пропустили вон в тот коридор, где безвизовый въезд, а тут стой, как будто второй сорт…»
Она знала, что за унижение отца расплатится мать — мелкими придирками по любому поводу. А мать отыграется на ней, ведь не на своем же любимом Пасике… Называют пацана, словно он кот какой-нибудь, и потом еще что-то хотят от него.
Это вообще нормально: ненавидеть и презирать своих родителей?
На бетонном полу линии, желтые и красные, обозначали призрачные коридоры, очередь продвигалась медленно, за красную запретную черту пускали по одному, мать замешкалась, отец прикрикнул на нее, чиновник сделал замечание отцу, отец хотел огрызнуться, потом передумал. Чиновник был иностранцем, да еще и начальством, а отец робел перед теми и другими, хотя старался этого не показывать.
Безразличный взгляд чиновника обежал ее лицо, вниз, на паспортную фотку, опять вверх. «Ему плевать, красивая я или нет, лишь бы похоже. Наверняка ему уже давно надоели эти туристы. Лезут и лезут, а он сиди тут, проверяй документы…»
Тут чиновник неожиданно улыбнулся, и стало видно, что он немолодой, усталый и добрый дядька, напускающий на себя важность, потому что так надо.
— Добро пошшшаловать, — сказал он и подмигнул.
Она не сумела улыбнуться в ответ и по дороге в зал прилетов ругала себя — наверняка те две девчонки улыбаются легко и непринужденно, и жизнь для них разворачивает совсем другие, яркие и цветные полотна. «Я бы тоже улыбалась, как заведенная, если бы у меня были такие ноги… И майка с таким вырезом… И если бы рядом не было родителей».
В зале прилетов было полутемно, прилетевшие пассажиры сбивались в кучки, отец оглядывался в поисках представителя турфирмы, мать прижала к себе Пасика, словно ему угрожала опасность, их чемоданы стояли горкой на полу — почему они не взяли тележку, тут же есть тележки!.. Вон, то ли пакистанцы, то ли индусы. Целых три тележки, на них горой тюки, спортивные сумки, чемоданы. Женщины в шалях громко переговаривались, мужчины в высоких тюрбанах отвечали им пронзительными высокими голосами.
— Им ничего, — сказал отец сквозь зубы, — их даже не проверяли. А нас чемоданы открыть заставили. Тоже мне, зеленый коридор.
Мимо прокатил на самокате, отражаясь в гладких плитках пола, аэропортовский служащий — солидный, в черном костюме, галстуке и очках в золоченой оправе. Галстук чуть сбился набок.
Алые строчки пробегали сверху вниз по электронному табло на стене.
— Анкета, восемьдесят вопросов, характеристика с работы, справка из банка… Деньги у Болышевых занимал, чтобы на счет положить! Ради чего? Лучше бы в Турцию слетали. Туда виза не нужна.
— Болышевы говорили: это что-то особенное, — ответила мать, чуть задыхаясь: она пыталась удержать Пасика, который молча, но яростно высвобождался из ее объятий.
— Это трюк. Трюк для привлечения туристов. Нищая страна… Ты же видишь. Болышевы, уроды, подставили: повелись на рекламу, вот и пришлось врать, что, мол, это нечто особенное — кому хочется лохом оказаться.
— Не такой уж Болышев и лох, — мать поджала губы, — он в последнее время вон как в гору пошел… Квартиру взяли по ипотеке, машину сменили.
Невысказанный упрек прятался в ее сдержанном тоне.
В темном панорамном окне отражался зал с пассажирами. Двух ее независимых сверстниц нигде не было видно: куда они, интересно, делись? Встретил кто-то, сами уехали? Зато у стойки сам собой образовался человечек с табличкой на палочке: он тянул руку вверх, поднимая табличку с ярким логотипом турфирмы — улитка со смешными рожками парила на белых пушистых крылышках под белым пушистым облаком. Человечек тоже был смешной, в полосатых штанах на подтяжках и полосатой жилетке, табличка возвышалась над его круглой головой, по лысине пробегал малиновый отсвет электронного табло.
Она похлопала отца по руке, чтобы обратить его внимание на человечка, но отец раздраженно отмахнулся, как от мухи.
Пасик вырвался наконец из рук матери и молча пошел к выходу. Мать побежала за ним. Пасик иногда делался таким странным… И эти пустые глаза…
— Даже не встретили, — отец продолжал говорить в пустоту, словно не заметив, что матери рядом уже нет, — я в суд подам! Вернемся, и сразу в суд подам! Они обязаны…