Бывает же чудо? Может, вся ее жизнь стоит теперь на пороге праздника, счастливого переворота, волшебства; Лена мертва, но она, Нина, жива, и жив Егор. Ей было стыдно и непонятно, как можно радоваться сегодня, после всего, что случилось вчера. Но бывает и чудо.
Молодая администраторша удивленно воззрилась на нее, когда Нина, подтянутая, благоухающая, с рассеянной улыбкой на лице, спустилась с вещами в холл. Положила карточку на край стойки:
— Все, до свидания. Надеюсь больше не вернуться.
— До свидания, — отозвалась администраторша еле слышно.
И что-то добавила, но Нина не расслышала.
У Егора были старинный проигрыватель и коллекция виниловых пластинок. Нина никогда бы не подумала, что черные блестящие диски, такие дорогие в детстве, до сих пор могут приводить ее в восторг.
— Акустически — совсем другое! Вот послушай…
И Егор поставил Вертинского, пластинку столь древнюю, что и в Нинином детстве ее сочли бы антиквариатом.
— «Над розовым морем вставала луна, во льду зеленела бутылка вина»…
Они немного танцевали. Очень много пили. Уговорили вдвоем пузатую бутылку «Хеннеси».
— «Послушай, о как это было давно, такое же море и то же вино…»
Дача — двухэтажный особняк с блестящим паркетом в холле, колоннами у входа, бесконечно уютной, хоть и огромной гостиной, — казалась Нине декорациями к мексиканской драме. На ее глазах сквозь натуральную кожу проступал дерматин, которого не было, не могло быть в этом доме. На ее глазах проникновенная песня из трогательной делалась пошлой.
— «Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой, мы жили тогда на планете другой…»
— Я устала, — сказала Нина, осторожно высвобождая руку из горячей ладони Егора.
— Я понимаю… Ты так много пережила…
От этой реплики ее чуть не вырвало. «Дело во мне, а не в нем, — призналась она себе, превозмогая алкогольную слабость. — Дело во мне. Это я виновата».
— Там приготовлена для тебя комната, — ласково сказал Егор.
В этот момент она готова была расцеловать его в приступе благодарности.
Поспешно покинув гостиную, где горели свечи, она поднялась по мраморной лестнице в гостевую комнату, где могли разместиться пять человек без малейшего неудобства. Едва умывшись и стерев с лица так тщательно наведенный макияж, она упала на широченную постель; перед глазами у нее прыгали электрические искры.
Она получила оранжевый счет утром, в половине десятого.
Сейчас время перевалило за полночь, начались новые сутки. Она оплатила счет вовремя. Как положено дисциплинированному плательщику. Почему же ей так страшно и муторно?
Но ведь она сейчас не в гостинице с ее истеричными администраторами, с ее разболтанными розетками.
И завтра она поедет домой. Прощай, Загоровск.
И еще…
Без стука открылась дверь. На пороге стоял Егор в распахнутом халате на голое тело, с большим апельсином в руке.
«И это мне тоже снится», — в ужасе подумала Нина. Трясущейся рукой она нащупала выключатель прикроватной лампы.
— Ниночка, — объятый мягким светом Егор шагнул вперед, пьяно улыбаясь от уха до уха.
— Я ведь заперлась, — пролепетала Нина. — Кажется… Егор, я ведь сплю!
Плотная волна коньячного духа подтвердила, что она бодрствует.
— Выйдите вон, — пролепетала она, с перепугу заговорив чужими словами. — Уйдите отсюда!
— А это называется «динамо», — с ласковой укоризной проворковал Егор. — Нехорошо накручивать динамо, Нина, ты ведь не девочка уже…
И, уронив халат на ковер, он пошел к ней, раскинув руки.
Нина тоскливо ждала; она почему-то никогда не думала, что может стать жертвой изнасилования. Теперь, глядя на идущего через комнату голого мужчину, она прекрасно понимала; что протестовать, конечно, можно, но бесполезно. Женщина, явившаяся на чужую дачу с ночевкой и пившая с хозяином коньяк при свечах, в глазах общественности — а отчасти и собственных — уже должница, которой выписали счет и предстоит его оплатить. Она не понимала, как ей мог нравиться Егор: сейчас, когда с директора слетели лоск и блеск, он сделался не более привлекательным, чем туша кабана на бойне. Подчиниться было унизительно, сопротивляться — глупо; она ждала, лихорадочно перебирая варианты, когда Егор вдруг выронил апельсин.
Бледное его тело вытянулось и изогнулось дугой.
Из-под босой ступни веером полетели искры. Апельсин еще падал.
Егор затрещал и захрипел. Его глаза вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Прикроватная лампа замигала, будто пытаясь передать кому-то сигнал азбукой Морзе.
И погасла. В темноте, пропахшей паленым, Нина услышала, как тело рухнуло на ковер.
Свет в особняке отключился полностью.
Нине хватило мужества найти свой мобильник и воспользоваться им как фонариком, кое-как одеться и прикрыть Егора его халатом.
Только потом она вышла на лестницу и закричала, призывая охрану, беспокойно бродившую с фонариками по первому этажу.
Через полчаса перезапустили генератор, и гостиная озарилась электрическим светом. Нина сидела в кресле и вертела в пальцах пустую коньячную рюмку.
Приехала «скорая». Врач и медсестра были незнакомые. Они констатировали смерть и уехали, не задерживаясь.
Еще через час явилась милиция — и среди прочих давешний следователь, умевший говорить пластмассовым голосом. Он поднялся в гостевую комнату и вышел оттуда спустя пятнадцать минут.
— Все ясно, — он опустился в кресло рядом с Ниной. — Там провод лежал прямо на ковре. Изоляция повреждена. Провод от лампы, понимаете?
— Нет, — сказала Нина.
Следователь пытливо посмотрел на нее:
— Егор Денисович…
— Не было на ковре никакого провода, я его не помню!
— Пойдите и посмотрите, будьте любезны. Он весь обуглился… провод, в смысле. Хорошо, что пожара не случилось.
— Очень хорошо, — желчно подтвердила Нина.
— Дело будет громкое, — будто извиняясь, сказал следователь. — Для города Егор Денисович — фигура номер один. Даже мэр не настолько популярен.
— Я собираюсь уехать домой.
— Извините, в ближайшие дни не получится, — голос следователя обрел твердость. — Несчастный случай с директором фабрики — это не случай с вашей, простите, коллегой. Вам придется остаться. Будет заведено дело.
— Какое дело?!
— О неосторожном обращении с электропроводкой, например. Привлекут, может быть, монтажников… или кто там отвечал за этот кабель.
— Я должна вернуться домой! Срок моей командировки истек!
— Он ведь не получал счета? — вдруг пробормотал следователь, глядя мимо Нины и делая вид, что болтает сам с собой.
— Нет, — отозвалась она медленно.
— Странно… Что он делал, когда наступил на провод?
Нина молчала.
— Вы замужем?
— Нет.
— Тогда в чем проблема? Вы взрослый человек, свободный, с кем хотите, с тем и…
— А с кем не хочу?
Следователь наконец-то на нее взглянул:
— То есть вы не хотели?
— Идите к лешему!
— Егор Денисович, — подумав, сказал следователь, — несколько раз попадал в щекотливую, м-м, ситуацию… и откупался. Ничего такого, никаких малолеток… Просто… любит он это дело. Любил.
«Асы против турсов. Здравствуй, Фрея, я твой Тор…» Нина скорчилась в кресле, обхватив колени руками.
— Так что он делал, когда его… убило?
— Шел, — нехотя отозвалась Нина.
— К вам?
— Нет, пописать!
Следователь долго смотрел на Нину — и вдруг побледнел. Позеленел, будто увидев перед собой в кресле смерть с косой.
— Я сделаю все, чтобы вы уехали из города как можно скорее, — сказал он, еле разлепляя губы.
Ночью по узкой, но отлично отремонтированной дороге Нина возвращалась в Загоровск все в том же такси — «копейке», и за рулем сидел все тот же пожилой водитель. Фары выхватывали из темноты асфальтовую полосу на сотню метров вперед.