Девушка застонала, что показалось мне дивной музыкой — я почему-то решил, что она уже умерла. Впрочем, не будучи врачом, я не знал, насколько близко она была к этой грани. Но вместо того, чтобы срочно нести Анну в форт, я неожиданно для себя побрел туда, где только что произошла с ней эта странная метаморфоза. Впрочем, на самом-то деле я знал, почему сделал это. Просто был в таком состоянии, когда сознание с подсознанием словно поменялись местами, а то и вовсе перемешались, будто и я попал под тот неведомый и невидимый пресс.
Я остановился в том самом месте, где упала Анна. На белом мху ярко алели пятна ее крови. Я не чувствовал ничего — никакого внешнего воздействия, хотя и ждал, невольно напрягшись, что меня вот-вот сожмет незримыми тисками, раздавит, перемелет, бросит на белый мох кровавым бесформенным ошметком. Мне показалось, что время застыло, что прошло уже полчаса, час, хотя на самом деле едва ли я стоял так больше пары минут. Ничего не происходило. Совсем ничего.
Тогда я вспомнил, к кому обращалась Анна, и тоже позвал:
— Гул!..
Ответом мне была тишина. Я сделал шаг вперед. За ним второй, третий. Я потряс кулаками и крикнул:
— Гул! Или как там тебя! Почему ты не трогаешь меня? Вот он я — перед тобой! Бери меня, жми, дави! Почему тебе нужны только женщины и дети?!..
Внезапно воздух передо мной словно сгустился. По нему побежали едва видимые волны и струи, словно от нагретой на солнце поверхности. Я невольно шагнул назад. Между тем воздух впереди уплотнился настолько, что приобрел некое подобие человеческой фигуры. А в голове моей словно взорвались мозги — настолько мне стало больно. Так больно, что я не сразу осознал — этим взрывом стали простые слова. Только звучали — а точнее, взрывались — они прямо в моем мозгу.
— Потише! — простонал я, сжимая руками голову. Мне казалось, что еще одной подобной фразы она просто не выдержит и разорвется на части. Но меня услышали. Голос продолжал испытывать голову болью, но ее уже можно было терпеть.
— Почему? — повторил мой вопрос голос. — Почему ты невредим?
— Извини, — сказал я. — Наверное, это ненадолго. Так ведь?
— Ты спросил, почему мне нужны только дети и женщины. Я не знаю, кто это такие. Мне не нужен никто из вас. Но отсюда должны исчезнуть все, в ком течет его кровь! Те из них, кто переступит этот предел, как он сам переступил данное им слово, нарушил тайну исповеди.
«Вот и все, — подумал я. — Вот и глюки. Знать, и правда умираю». И все же спросил:
— О ком ты? И кто ты такой?
— Я — Гул. Преступник, отбывающий наказание. И я говорю о члене твоего рода, который не сдержал данного им слова. Я исповедался ему. Он обещал хранить тайну. Но еще один представитель твоего рода сказал сейчас, что тот, кому я исповедовался, обманул меня в самом начале, назвавшись священником. Неужели вы можете так лгать?
При слове «так» голова моя опять взорвалась болью. Я снова сжал ее ладонями и, не удержавшись, вскрикнул. И сделал шаг назад. Стало лучше. Я отступил еще и попросил:
— Скажи что-нибудь. Только не про ложь. Я об этом ничего не знаю.
— Чего ты от меня хочешь?
— Пока ничего, — ответил я. — Я всего лишь регулирую громкость. Вот теперь хорошо!
— Ты не ответил на мой вопрос. Почему вы лжете? Почему вы так лжете?
Слово «так» снова кольнуло меня болью. Но эта боль показалась мне просто щекоткой по сравнению с прежней, так что я не стал обращать на нее внимания и ответил вопросом на вопрос:
— А вы разве не лжете?
— Конечно же, нет! Разве только непреднамеренно, в случае искреннего заблуждения.
— Ну а мы вот… такие, — развел я руками. — Только, по-моему, ложь все-таки меньшее зло, чем убийство.
— Это не убийство! Это наказание. Но я не понимаю, почему оно не действует на тебя и на других… особей его рода?
— Я не понимаю, о ком ты, — нахмурился я. — И что за род ты имеешь в виду? Человечество в целом или чей-то конкретный?
— Он имеет в виду наш род, — послышалось сзади.
Я обернулся. Анна стояла, ухватившись за дерево. Бледная, измазанная кровью, но живая!
— Род моего отца, — стиснув зубы то ли от боли, то ли от презрения, добавила она. — Семью Назара Макарова.
Прозрачный силуэт Гула качнулся и потерял четкие очертания.
— Разве род может означать что-то разное? Разве Назар Макаров не принадлежит к человеческому роду? Разве у него другая кровь?
— У людей разная кровь, — пожал я плечами, все еще не очень понимая, к чему клонит наш прозрачный собеседник. — Ну, почти разная. Есть несколько групп…