— Брид, не будь дурочкой, — сказала Белинда. — Они всегда на нас злились, а мы никогда ничего не делали. — И зыркнула на меня: — Вот и Барри тоже злится.
Бриджит нахмурилась, отчего стала вдруг очень похожа на сестру.
— Ага. Барри, ты почему такой сердитый?
— Потому что не хотел вас сюда везти. Но иначе бы на вас уже напала толпа.
Мои слова явно испугали Бриджит, а вот Белинда замотала головой:
— Не-а, дома мы точно были бы в безопасности. Туда никому не проникнуть… Хочу домой!
— А уж как я хочу вас туда отвезти! — И это была правда, разве что с малой предательской толикой заботы о напуганной Бриджит… Окситорин, чтоб его.
Белинда страха не испытывала, но впала в детскую истерику:
— Так вези же! Вези нас домой!
— Белинда, нельзя, — попыталась ее успокоить Джейн. — Это опасно…
— Не опасно! У папы в усадьбе не опасно! Хочу домой!
— Белинда… — обратилась к ней сестра столь безнадежным тоном, что у меня екнуло сердце.
Получив сильный удар ногой, Бриджит с криком упала. Затем и Джейн достался пинок. Она попыталась схватить девчонку, но та оказалась юркой. Отскочила прочь, размазывая слезы ярости по перепачканному личику.
— Не трогай меня! Никогда не смей прикасаться! Ненавижу! Жалеешь всех подряд! И Барри жалеешь, ах, сюси-пуси, он же маленький и увечный, и нас с Брид, ведь мы не такие, как все нормальные дети, и Каталину, и пилота, и всех-всех, кто хоть капельку на тебя не похож! Да только ты сама уже не красавица, ты старуха и знаешь об этом, и ты боишься, что никто не полюбит, если не станешь опять красивой или если не снимешь про нас свое гадкое кино! А знаешь что? Правильно делаешь, что боишься! Никто тебя не полюбит так, как я ненавижу! Дряхлая ты уродина, быть тебе одинокой до самой смерти!
Джейн стояла неподвижно, с таким видом, будто ей дали звонкую пощечину. Или будто с нее сорвали всю одежду. Но Бриджит уже пришла в себя и двинула сестре сначала в голову, а затем от всей души в живот.
— Пинаться! Ах ты мерзавка!
Белинда завизжала от боли, и вот уже близняшки катаются по сорной траве, царапаясь, таская друг дружку за волосы и осыпая тумаками.
Джейн, очнувшись, бросилась к ним, попыталась растащить. А затем, как и я, замерла, услышав шум мотора.
С визгом тормозов перед домом остановилась машина Лейлы. В салоне я увидел ее и Этана.
Эмпатия — это когда ты понимаешь чужие чувства. Только понимаешь, а вовсе не симпатизируешь им, не уважаешь их. Йозеф Геббельс, гениальный министр пропаганды, очень хорошо понимал, какие чувства испытывал германский народ в двадцатых-тридцатых годах: неуверенность, страх, гнев и обиду. И Геббельс талантливо воспользовался своими знаниями, организовав пиар-кампанию, которая подняла Гитлера на вершину власти и помогла ему там утвердиться.
Должно быть, слишком поздно Группа сообразила, что синдром Арлена вовсе не гарантирует изменение мира в лучшую сторону. Вот тогда-то и возникла потребность в вирусе, усиливающем реакцию человеческого организма на окситорин. Одну генетическую модификацию решили скорректировать с помощью другой генетической модификации.
Знал бы я раньше, наверное, постарался бы им объяснить, что толку от этого не будет.
Первым из машины выбрался Этан. Бриджит с Белиндой прекратили драку, встали и вытаращились на забинтованную руку, здоровенный синяк под глазом и злобный оскал, адресованный сестрам Баррингтон, нам с Джейн и всему белому свету.
Какой же он красавец, мой сынок!
На лоб спадает золотистая челка, в глазах — небесная синева, а фигура — Микеланджело бы не отказался от такого натурщика для своего Давида. И плюс ко всему — того же сорта, что и у Джейн, сексуальность, абсолютно естественная, даже им самим не осознанная, но при этом дерзкая, будто говорящая: подойди и возьми, если получится.
На фотографиях, правда, это свойство никак себя не проявляло.
Бриджит и Белинде было по одиннадцать, но малый возраст женскому чутью не помеха. От меня не укрылось, как покраснела и смутилась Бриджит. Белинда нахмурилась в ответ, но в серых зрачках возник интерес. Джейн стояла ко мне спиной.
Лейла покинула водительское сиденье и беспомощно воззвала:
— Этан!
Он не остановился и даже не оглянулся на мать. А шел он прямо ко мне. Я встал со скамьи, сердце колотилось как бешеное. Вот сын остановился. И оказалось, что он почти вдвое выше меня.
— Ты — мой отец? — с крайним презрением спросил он. — Ты?!
Лейла спохватилась и побежала к нам, но Джейн, стоявшая ближе, ее опередила. Она вклинилась между мной и Этаном, и кулак, метивший мне в лицо, попал ей в грудь.
— Говорит, дышать не больно, — устало сообщила Лейла. — Это хорошо: ребра, скорее всего, целы.
Мы с Лейлой сидели в ее машине, трехлетнем «форде», держали в ладонях дымящиеся чашки с кофе. Моя дрожала в онемевших пальцах. Джейн задремала в спальне, спасибо за это обезболивающему пластырю. Присмиревшим девчонкам было строго наказано возвращаться к готовке и носу не казать из кухни.
Этан ушел в лес, и в глубине моего сознания крутилась тошнотворная мысль: вот бы там и остался. Сынок, родная кровиночка, внушал мне нешуточный страх.
— Лейла, я в толк не возьму… Понимаю, о чем ты говоришь, но… Поведение, конечно, сложная штука, тут и генетика, и влияние окружающей среды, и когда во все это влезаешь с…
— Прекрати. Не грузи меня теориями и научными фактами, оставь эту дурацкую привычку. Будь проще.
— Ладно…
Она повернула голову, посмотрела мне прямо в лицо.
— Гм… Сколько раз об этом просила, неужто услышал наконец?
А ведь она права, подумалось мне. Все это наукообразие годится только для того, чтобы под ним прятать истину.
— Этан ведет себя…
— Непредсказуемо. По словам психолога, у него низкий контроль импульсов. Эмоциональный всплеск из-за любого пустяка заканчивается серьезным нервным срывом. Ты же видел снимки его головного мозга — там и миндалевидное тело не в порядке, и гиппокамп. Отсюда припадки бешенства. Он даже не всегда потом может вспомнить, что натворил.
— И ты одна все это тащишь…
— С тех пор как он научился ходить. Барри, ты все прекрасно знаешь. Я же рассказывала.
Верно, рассказывала, да только я не слушал. Не желал слышать. Предпочитал валить на нее вину, и она отвечала тем же.
— Вот увидишь, — продолжала Лейла, — из лесу он выйдет совсем другим человеком и будет вполне нормальным до следующего припадка. Но он теперь достаточно большой, чтобы убегать из дому и беспризорничать. А с такой внешностью…
Не было необходимости заканчивать фразу. Я знал, что бывает в Лос-Анджелесе с четырнадцатилетними красавцами.
— Как вы с ним здесь оказались, случайно? — спросил я.
— Нет. Джейн позвонила.
От неожиданности я так дернулся, что даже кофе пролил.
— Джейн?
— Ага. Сделала то, что должен был сделать ты. — Лейла снова злилась. Значит, сейчас на мою голову посыплются упреки и оскорбления. — Поди, даже не удосужился вспомнить о родном сыне? Я радио по дороге слушала, пока была в зоне приема. Насчет всей этой охоты на ведьм. Неужели не пришло в голову, что родной сын в опасности, что линчеватели, не добравшись до тебя, захотят отыграться на нем?
— Успокойся, никто бы не додумался связать вас со мной.
— А вот Джейн додумалась!
И даже наняла частного детектива, чтобы их разыскать, предположил я. Интересно, давно ли? И зачем ей это понадобилось?
— Лейла, прости, но я в самом деле не видел никакой опасности для вас. Думал, СМИ…
Я умолк. Она поняла, что я имел в виду.
Как ни жестоко по отношению к карликам общество на бытовом уровне, медийный мейнстрим обязан придерживаться официальной линии: большие сердца в маленьких телах и тому подобные сопли. Они же милые, они же славные, давайте не будем их обижать и унижать. Таким образом, бытовая нетерпимость загнана в подполье и во Вселенной установлено зыбкое равновесие.