Азиза тоже была среди ученых. Никому, кроме нее, пока не удавалось создать живую материю. С легкой руки художницы материал получил название джиннит.
— Смотрите-ка, что здесь! Не может быть… — Менакер вышел из очереди, аккуратно поставил на землю старинный кожаный чемодан и побрел в темноту.
Они как раз достигли окраины Тимирязева. Здесь, на границе песков, запустение было особенно явным. Стены домов утопали в красных волнах. Город погружался в пустыню, словно корабль в морскую бездну.
— Стой! Куда? — Надир покинул строй беженцев, подтянул лямки рюкзака и устремился за часовщиком. Менакер уже исчез в темном дверном проеме.
Надиру приходилось бывать в заброшенных коттеджах, когда он с дружинниками прочесывал окраину. В сущности, ничего особенного: пустые коридоры, оставленные вещи. Однако сегодня все было иначе. Как в тот злополучный день…
— Есть движение! — Павлов недоверчиво и как-то брезгливо разглядывал сканер, словно прибор вдруг обратился в жабу. Видно было, что дружиннику до чертиков не хочется лезть в пустой дом. — Может, программа глючит?
«У меня семья, дети. На кой черт мне это надо!» — так и читалось на лице бывшего мелиоратора. «Вот поэтому ты и здесь, — подумал Надир. — Потому что семья, дети. А я? Что нужно мне?»
Рихард Плятт, командир группы, стремительно приблизился к Павлову, отобрал сканер. Чем дольше он разглядывал изображение, тем мрачнее становился. Узкое, костистое лицо словно застыло. Только подрагивали уголки большого рта.
«Стрекоза, он похож на стрекозу», — Надир поежился. С Пляттом, которого за глаза называли Геббельсом, тоже все было понятно. Сын и жена исчезли в пустыне два месяца назад. Рихард не сдался. Отправился на поиски вместе с двумя друзьями. Через неделю он вернулся один. Шел пешком, оборванный, обезвоженный, с винтовкой, в которой не осталось зарядов. После этого милейший учитель истории стал таким, как сейчас. Хищным, ненасытным, опасным.
— Зайцев, вызывай стражников, — наконец процедил Плятт. — Скажи: мы нашли ее. Павлов, Кулиев — за мной.
Дальнейшее напоминало раскадровку двумерного фильма. Темные коридоры, желтые прямоугольники входов. Сквозь проломы в потолке струится солнечный свет. Пыльные лучи высвечивают угол комода, спинку стула, куклу, сидящую у стены. Сердце заполошно бьется в груди и вдруг пропускает удар. Это не кукла! Резкий разворот. Что-то белое бросается в сторону от ствола винтовки. Выстрел, еще один. Щеку обжигают горячие капли.
Дом оживает, шуршит, шепчет на разные голоса. В коридоре движение. Низкорослые, неуклюжие, с большими круглыми головами — они в самом деле похожи на заготовки для кукол. Только не бывает у игрушечных карапузов таких широких зубастых ртов.
Кха-кха-кха — кашляет винтовка Рихарда. В полосе света возникает перекошенное лицо Павлова. Мелиоратору на шею опустилась черная бабочка, разрослась, раскинула крылья и вдруг потекла, вязко закапала на пол.
Вспышка! Это Плятт бросил гранату. Хищные куклы валятся, словно подкошенные.
— Зацепили! — кричит Рихард. — Быстрее! Шестая комната справа!
Нет времени проверить оружие, нет времени осмотреть Павлова. Нельзя медлить. Иначе…
Комната светлая, с большим арочным окном, как в гостиной Азизы. Ни мебели, ни вещей. Пол устлан ровным слоем красного песка.
На широком подоконнике лежит девочка лет четырнадцати. Короткие, абсолютно белые волосы, прямой нос, загорелые плечи. Легкий алый сарафан в белый горошек измят и разорван. Из прорехи стыдно белеет исподнее. Одна рука свесилась вниз. Глаза плотно закрыты. По нежной округлой щеке ползет багровая капля. Хочется броситься к девочке, обнять, успокоить. Вместо этого Надир поднимает винтовку. «Ну же!»
— Привет, Надир! — девочка внезапно оживает, садится на подоконнике. Улыбается. Острые белые зубы, озорной взгляд голубых глаз. Кровь на щеке исчезла.
— Что ты здесь делаешь? — зачем-то спрашивает Надир.
«Стреляй, идиот! Стреляй!» — надрывается в голове невидимый паникер.
— Тебя жду, — девочка легко спрыгивает с подоконника, подходит к мужчине вплотную, заглядывает в глаза. — Вообще-то я приходила к родителям. Хотела позвать с собой. Мама плакала. Она это умеет. А отчим взял винтовку. Представляешь? Хотел стрелять в меня. Куколки наказали его. Кусали за руки, за ноги, пока он не упал. Ты тоже хочешь стрелять в меня?
Песок на полу приходит в движение, начинает обретать форму. Внезапно голубые глаза тускнеют, тело обмякает. Надир подхватывает девочку. Над красным в белый горошек сарафаном торчит рукоять ножа.
— Скажи ему… — губы девочки едва шевелятся, — скажи ему… все ради него.
Фильм кончается. Время замедляет ход.
— Слабак! — в окне маячил силуэт Плятта. — Еще одна ошибка — пойдешь под суд.
Рихард перебрался в комнату. Осторожно подошел, тронул ногой безжизненное тело.
— Как вы… как же вам удается? — Надира трясло. — Это же ребенок!
Плятт оторвал его от девочки, резко поставил на ноги. Встряхнул. Дал пощечину.
— Очнитесь! Это не люди! Оболочка, а внутри… — он схватился за рукоятку ножа, вырвал его из раны. — Вот! Ни крови, ни гноя. Один проклятый песок!
Тяжелый ботинок врезался в сыпучий покров на полу. По воздуху поплыла рубиновая пыль.
Преследуя часовщика, Кулиев прошел дом насквозь и оказался во дворе, обнесенном невысокой каменной стеной. Пески отчего-то пощадили это место. Ржавый язык бархана впивался в город чуть севернее, а здесь все выглядело нетронутым. Уголок прежней жизни, словно экспозиция в краеведческом музее. Скамейка, качели, на крыльце под навесом кресло-качалка.
Посреди двора возвышалось сухое дерево. Белый ствол поднимался из земли, а затем расходился в стороны двумя могучими руками-ветками.
Менакер стоял у дерева и водил ладонями по гладкой, лишенной коры поверхности — что-то искал.
— Это должно быть где-то здесь, у развилки, сейчас, сейчас… — бормотал часовщик. Надир подошел ближе, не решаясь прерывать старика.
— Вам помочь, почтенный?
— Простите, что не оборачиваюсь, молодой человек, — отозвался Менакер. — Я слышал, вы шли за мной. В этой темноте ничего не разглядеть. Если я обернусь, то придется искать сначала, тратить время, которого нет. У часовщика нет времени. Смешно.
— Но что вы ищете?
— Воспоминание. Всего лишь воспоминание.
Старик сошел с ума, подумал Надир. Как это горько. Неправильно. День за днем переносить кошмар, а затем, в самом конце, вдруг не выдержать и сломаться. Безумие — верный путь в пустыню. По законам города — смертная казнь. Может быть, не ждать, пока их найдут стражники? Без обвинений, без позора сломать старику шею и укрыть где-нибудь в доме? Главное, не закапывать в песок. Только не в песок!
Неизвестно, кому из горожан первому удалось «позвать» джиннит. Может, это был клерк, недовольный низкой зарплатой, или бедный влюбленный, решивший покорить девушку небывалым подарком. Через месяц песок был повсюду. Он возникал из-под земли, точно сорняк, растекался красными лужами, поскрипывал под ногами. Администрация пыталась локализовать утечки. Но нельзя же оцепить весь город.
Оказалось, что каждый человек «дружит» с песком по-своему. У одних лучше получалось создавать керамику, у других — стекло. Творить сложные механизмы и живые существа могли единицы. Людей, говорящих с джиннитом, называли по-разному: песочниками, трансфигураторами, даже волшебниками. Однако самым живучим оказалось словечко «саб». Надир точно не помнил, откуда взялось это странное прозвище. Кажется, все из тех же пресловутых телеотчетов с научной базы. Сабулум — по-латыни песок. Разве нет? Как бы то ни было, едва заслышав знакомый мелодичный звук, люди на улицах принимались квакать: «саб-саб».